Особенно,... 
114 
Последнее явно относилось к Змеенышу.
И лазутчик понял: надо отвечать, причем отвечать быстро и настолько честно, насколько это возможно в его положении.
А иначе один выход – вон ущельице… и то вряд ли поспеешь.
– Слышал, наставник, – потупился Змееныш. – Не глухой… Всем болтунам рты не заткнешь!
– То-то, что не заткнешь! Бремя налогов простолюдинам облегчили – хоть бы одно благодарственное моление в ответ, сутяг да мздоимцев из канцелярий железной метлой – одни стенания, что невинных последней лепешки лишили; Великую Стену облицевали камнем и достроили – зря деньги тратим! Столицу в Бэйцзин перенесли – геоманты воют, что место неудачное! Посланцев, в обители обученных, повсюду разослали, от Сиама до дальнего острова Окинавы – небось опять Чжан-кознодей темные клинья подбивает! Ты тоже так думаешь? Что бесы с мертвецами из-за наставника Чжана и его людей встают?! Отвечай!
Змееныш только робко пожал плечами. Но на этот раз, как выяснилось, преподобный Бань и не ждал ответа – умолк, остыл, помахал рукой обеспокоенному старшему носильщику: дескать, все в порядке, молодого инока уму-разуму учу!
Клинок месяца резче проступил в небе, окончательно набухшем бархатной тушью; от сосен резко тянуло смолой, и вершины холмов казались макушками великанов древности, от собственной тяжести ушедших под землю.
Монах из тайной службы шел молча, зачем-то разглядывая собственные руки, украшенные легендарным клеймом, – словно впервые их видел.
Лазутчик еще подумал, что с таким брезгливым выражением рассматривают скорее дохлую змею.
– Почти два десятка лет тому назад я проходил Лабиринт Манекенов, – тихо сказал преподобный Бань. – Тебя тогда еще небось и на свете не было.
Змееныш обратился в слух, машинально прикидывая: монаху эдак с полста годков, значит, он старше лазутчика на восемь лет; чем Цай занимался почти двадцать лет тому назад? Кажется, в округе Аньдэ в свите правителя уезда младшим отгонялой служил, шел себе впереди и блажил на всю улицу, чтоб с дороги убирались…
Вскоре в уезде новый правитель принимал грамоту на должность.
– Все в обители знали, что я его пройду, – продолжил Бань, – нет, не все; я не знал. Но прошел. Как – о том умолчу, тебе это слышать запретно. А в самом конце, когда обнял я раскаленный кувшин и, вдыхая запах собственной паленой плоти, смотрел на открывшийся мне выход… Вот оно, впереди – великое будущее, улыбка Будды, парадная дверь обители, радостный патриарх, восторженные братья! Шагни к ним, сэн-бин, монах-воитель, сотворивший неслыханное и немногим доступное, будь славой Шаолиня! Слушай меня, мальчик, – никому я о том не рассказывал до сего дня… Стою я, руки горят, сердце горит – и вдруг как ладонь душу сдавила: хочу назад вернуться! Не к славе, не к жизни, даже не к Учению; в ту смертельную темень, где познал я себя самого! Мнится мне: там, среди деревянных воинов и бездонных пропастей, стоит Бородатый Варвар, неистовый Бодхидхарма, великий Пути Дамо; стоит и манит пальцем. Дескать, еще не поздно, еще есть время выбирать! Знаю, что глупо, невозможно глупо, да только тянет, сил нет!.. Не вернулся. Вышел наружу, подставил руки, брат Лю – он тогда еще не был главным шифу – ожоги мне мазью смазывает, братия хвалы воздает… А за спиной вход в Лабиринт закрывается. Медленно так, словно ждет – передумает Бань-зазнайка, кинется в последний момент, ударит телом в щель, вернется… нет, не вернулся.
Бань откашлялся и быстро пошел вперед.
Змееныш не прибавил шага – глядел в сутуловатую спину монаха и чувствовал, что сейчас он ближе к разгадке тайны Шаолиньской обители и Лабиринта Манекенов, чем когда бы то ни было.
Вот только не потому ли заговорил о сокровенном бодисатва-Бань, что знал: никому не поведает сего юный инок!
И не пора ли – вон оно, ущельице… нет, прошли.
И впереди уже видны крыши усадьбы инспектора Яна.
6
…Присланный хозяевами короб с едой был великолепен.
В восьми его отделениях лежало все, что способно вызвать трепет у истинного чревоугодника. Были там маринованные гусиные потроха с водяными орехами, вяленые цыплячьи ножки и серебрянка в коричном соусе. По бокам привлекали взор маленькие тарелочки с блинами на пару, шиповником и сладкой рисовой кашицей. Жареные голуби благоухали, дымились пельмени с курятиной, плакало янтарной слезой соленое мясо с ягодами шелковицы; тут же стояли серебряный кувшинчик с виноградным вином, и еще один – с жасминной настойкой.
114 
