38 
Олбан валялся в постели, прихлебывая воду и обдумывая телефонный звонок, сделанный ранее. Он испросил разрешения воспользоваться телефоном только после того, как они взяли в окружение почти всех мышей и засекли Бориса, который обвился вокруг водогрея в сушилке на верхнем этаже. В темноте комнаты Олбан вновь отпил воды и улыбнулся. До чего же классно лежать на настоящей двуспальной кровати с постельным бельем и подушками. Видавшая виды кровать с медными шишечками, скрипучая, продавленная с одного боку, оказалась достаточно удобной. Впрочем, у него были основания надеяться, что следующую ночь он проведет не в этой кровати. Отпив еще воды, он стал прокручивать в голове тот разговор, ухмыляясь в потемках.
— Грэф слушает.
— Привет.
— Кого я слышу: мистер Макгилл!
— Как жизнь?
— Неплохо. А ты как?
— Нормально.
— Ты где?
— В Глазго.
— Это хорошо. Встретимся?
— Завтра?
— Отлично. Я, кстати, могу и сегодня.
— Соблазн велик.
— На то и расчет. — Он слышал, как она улыбается. — Цени! Ни с кем другим не проявляю такой готовности.
— Я бы тоже хотел сегодня. Но семейные дела не пускают.
— Твои бабушки? Берил и Дорис?
— Они самые. И еще двоюродный брат.
— Тогда до завтра. Привет старушкам.
— Спасибо, передам. Где встречаемся?
— Заходи за мной на факультет. Только не раньше семи. Я тут уезжала на конференцию, так что работы скопилась уйма.
На самом деле он не там. Он это понимает, а что толку? Он это понимает, но не может ничего поделать.
Он не там: во-первых, этого не может быть никогда. Во-вторых, никого там не было, это всем известно, это факт. В-третьих, это случилось, когда ему было всего два года, а во сне он на несколько лет старше. Ему лет пять, не меньше, и он понимает кое-что из происходящего, может говорить и умолять ее (пусть даже она не слушает, пусть даже она не может слышать, пусть даже она его не видит). Во сне он ходит стремительной походкой, чтобы поспевать за ней, когда она идет через весь дом, доходит до прихожей, надевает длинное темное пальто с вместительными прорезными карманами, которое прежде носил ее отец, а иногда, как, например, в этот раз, он даже может выйти следом за ней из мрака дома на дневной свет и не отстает, когда она ступает на темную, сырую тропинку под сенью ольхи и рябины и продолжает путь под солнцем, направляясь к сторожке у ворот и по шоссе — к морю.
Сон был прерван, когда открылась дверь и кто-то переступил через порог, на мгновение впустив в спальню свет.
— Олбан? — прозвучало в темноте.
Сначала он не был уверен, что сон кончился, и на какую-то долю секунды решил, что это, возможно, мама, наконец-то внявшая его мольбам. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы проснуться. Похоже, спал он совсем недолго.
— Это ты, Берил? — спросил он.
— Включи-ка свет, — приказала бабушка Берил. — Боюсь ободрать ноги. В моем возрасте ссадины не заживают.
Он ощупью поискал прикроватную лампу и щелкнул выключателем. Бабушка Берил пришла в длинной белой ночной сорочке, поверх которой набросила теплый халат из шотландки. Ее волосы — ее настоящие волосы — были седыми, клочковатыми и редкими.
— Что-то случилось? — спросил он.
— Нет, — ответила она. — Вообще-то да, но ничего сверхъестественного.
— Борис в террариуме?
— Кажется, да. — Она подошла и завернула край простыни в ногах кровати. — Подвинься, племянничек, и передай мне подушку. — Берил откинула одеяло со своей стороны, взяла протянутую ей подушку и забралась на кровать, положив подушку за спину, чтобы сидеть прямо, лицом к Олбану. Она вперила в него обезоруживающе ясный взгляд. Он немного подтянул одеяло, чтобы прикрыть соски, поражаясь собственной стыдливости. Его двоюродная бабушка глубоко вздохнула.
— Итак, Олбан.
— Слушаю, Берил.
— Ты получил мое письмо?
— Получил. Правда, только сегодня. Филдинг привез его из Уэльса.
— Прочел?
— Прочел. — Он потянулся за стаканом воды. — Пить хочешь?
— Да, будь добр. Спасибо.
— На здоровье.
— Так вот, — сказала она, сцепив руки. — К сожалению, с тех пор как я написала это письмо, медицинские показатели стали вовсе никудышными.
— О Берил, сочувствую, — сказал он.
В письме говорилось, что она занемогла и проходит обследование. А поскольку Берил, как известно, никогда не жаловалась — и вообще не обращала внимания — на здоровье, он догадывался, что дело нешуточное, если уж она затронула эту тему.
38 
