105 
Глаза Виктории расширились в приступе смеха.
— Маленькие луковки?
Ответный смех мелькнул в глубине серебряных глаз Габриэля.
— Croquignoles.
— Булочки, — перевела она.
Внезапно смех ушел из его взгляда.
— Bonbons.
Взгляд Виктории непроизвольно нашел парные объекты их дискуссии.
— Мне нравится вкус конфет.
Она с интересом протянула любопытный пальчик. Яички Габриэля были неровными, жесткими, словно замша.
Чистая, первозданная энергия захлестнула Викторию. И исходила она не от неё.
Виктория медленно подняла руку. Удерживая взгляд Габриэля, она попробовала на вкус кончик своего пальца, намеренно обводя его языком.
— На вкус вы не похожи на маленькие луковки, сэр.
Раньше Виктория никогда не видела во взгляде мужчины такой неприкрытой жажды. Теперь она увидела её — в глазах Габриэля.
— Так каков я на вкус, мадмуазель Чайлдерс? — спросил он охрипшим голосом.
Виктория снова попробовала палец.
— Я бы сказала, что твой вкус похож на …les noix de Габриэль. Орешки Габриэля.
Смех тут же вернулся в его глаза, свет разогнал тьму.
Она немедленно опустила руку. Сдвинутые ступни стояли на полу, груди были горячими и тяжелыми.
— Спасибо.
— За что? — напряженно спросил Габриэль, все его мышцы были натянуты, будто он стремился отразить боль.
— За то, что позволяешь мне быть женщиной.
И не называешь шлюхой, как назвал бы любой другой джентльмен.
Только что Виктория сидела перед Габриэлем, а через мгновенье — оказалась в воздухе. Её окружило скрипение пружин. Она обнаружила, что сидит на упругом матрасе, между ног Габриэля, мускулистые бедра сжимают её бедра.
— Никогда не благодари меня, Виктория, — сурово сказал Габриэль.
Виктория открыла рот, чтобы возразить. Зубцы из слоновой кости прошлись по спутанным кудрям.
Она осторожно ухватилась за твердые, покрытые волосами бедра, вдавливая ногти в мускулистую плоть, чтобы поделиться своей болью. Зубья слоновой кости продолжали расчесывать спутанные кудри.
Виктория не шевелилась, — она пыталась преодолеть неожиданное воспоминание. Мама расчесывала ей волосы.
Но она не хотела думать о матери.
От расставленных ног Габриэля шло тепло.
— Как по-французски называются женские груди? — внезапно спросила она.
— Melons.
— Дыни, — перевела Виктория. — Очень… необычно. Много лучше, чем «печеные яблочки». — Популярное на улицах Лондона название.
Неожиданно глаза наполнились слезам. Больно было потому, что зубчики расчески внезапно наткнулись на небольшой нерасчесанный узелок.
— Miches, — пробормотал Габриэль.
Виктория криво усмехнулась.
— Буханки хлеба.
Важнейший продукт питания.
— Ananas.
— Что? — спросила она, задержав дыхание.
— Ананасы.
Ногти Виктории глубже вонзились в бедра Габриэля, — он не прореагировал.
— Я никогда не пробовала ананаса. Он сладкий?
— Сладкий. — Узелок в волосах распутался под зубцами слоновой кости. — Терпкий. Колючий снаружи. Сочный внутри.
Гувернантка внутри Виктории вновь вылезла наружу.
— Женские груди не колючие.
— Твои соски, Виктория, очень твердые. Они царапают кожу.
Она представила, что же тогда делают ногти. И тотчас же убрала свои.
Расческа легко скользила по всей длине волос. Виктория откинула голову.
— Раньше я чувствовала огонь и волнение между ног, — она смотрела на белый, покрытый эмалью потолок. — Я не знала, что бутон плоти внизу называется клитором, знала только, что прикасаться к себе там неправильно. Но когда мне стало некуда идти, я все же стала там себя трогать. При этом я не видела света, Габриэль.
Виктория ждала осуждения, ведь она призналась в том, в чём не должна признаваться ни одна леди.
— Что же ты видела, Виктория? — голос Габриэля был горячим и влажным, он раздавался сбоку её головы, около уха…
— Темноту, Габриэль.
Расческа перестала скользить, твёрдые пальцы нашли верх бедер Виктории. Один палец проник между её ног, губ…
— Я видела холод и голод, и одиночество. — По клитору Виктории проносились молнии, палец Габриэля двигался вверх и вниз, она с трудом дышала. — Но я не видела греха.
Колючая кожа царапнула её у края волос — щека Габриэля. Обжигающий жар ласкал её ухо — язык Габриэля.
105 
