Последние отзывы

  139  

Сталин следовал линии, с предельной ясностью выраженной в «Кратком курсе истории ВКП (б)» — линии вне- и надблоковой. Проводя линию определенного водораздела между агрессивными и неагрессивными странами, намного более глубокую борозду он чертил между Советским Союзом и всеми остальными капиталистическими странами. Оснований полагать, что Сталин действительно был готов к далекоидущему сотрудничеству с ненавистной ему Англией и ее фактической союзницей Францией в дни сентябрьского кризиса 1938 г., совершенно недостаточно.

Разве не показателен тот неоспоримый факт, что в ближайшем сталинском окружении, среди членов Политбюро, не было ни одного сторонника партнерства с западными странами? Тогда как со времени Рапалло (1922 г.) и Берлинского договора о ненападении и нейтралитете (1926 г.) советские руководители, прежде всего Сталин и Молотов, ориентировались на сотрудничество с Германией. Интересы сторон совпадали в неприятии Версальской системы, слома которой они добивались совместными усилиями (каждая рассчитывая воспользоваться этим по-своему).

Теперь доказано, что эта общность интересов простиралась столь далеко, что было налажено, в обход Версальских запретов, тайное военно-техническое сотрудничество между Красной Армией и германским рейхсвером^[876]. Положение изменилось лишь после прихода к власти Гитлера, объявившего поход против большевизма. Но советские руководители не уставали повторять, что готовы восстановить прежние отношения, как только Германия откажется от антисоветской политики. Видимо, они правильно полагали, что антибольшевизм Гитлера скорее рассчитан на то, чтобы отвлечь внимание Запада от его подлинных намерений. Сталин по-своему выразил это, предложив на званом ужине в честь И. Риббентропа после заключения советско-германского договора о дружбе и границе в сентябре 1939 г. тост за себя как «нового антикоминтерновца Сталина». В интерпретации В.М. Молотова, «издевательски так сказал и незаметно подмигнул мне. Подшутил, чтобы вызвать реакцию Риббентропа. Тот бросился звонить в Берлин, докладывает Гитлеру в восторге. Гитлер ему отвечает: «Мой гениальный министр иностранных дел!» Гитлер никогда не понимал марксистов»^[877].

Сторонники сотрудничества с Западом — Францией, Англией, США были не в высшем партийном аппарате, а среди советских дипломатов. Вероятно, их имела в виду А.М. Коллонтай, в 1930–1945 гг. посланник СССР в Швеции, говоря о «литвиновском периоде» советской дипломатии, воспитавшем «ряд дельных работников с большим кругозором»^[878]. Их лидером по праву можно назвать М.М. Литвинова.

Сталин никогда не доверял М.М. Литвинову, возглавлявшему НКИД СССР в 1930–1939 гг., считая его проводником фракционной линии во внешней политике, «оппортунистом»; обвинял в неправильной оценке международной обстановки, чрезмерной доверчивости к западным деятелям — «мерзавцам»^[879]. В.М. Молотов, глава советского правительства в 1930–1941 гг. и сменивший Литвинова в НКИД в мае 1939 г., публично заявлял (уже в послевоенное время), что при Литвинове советское внешнеполитическое ведомство было «убежищем для оппозиции и для всякого рода сомнительных полу партийных элементов»^[880]. А в своих «беседах» с литератором Ф. Чуевым резкие оценки Литвинова и его деятельности завершил словами: Литвинов «был совершенно враждебен нам» и «заслуживал высшую меру наказания со стороны пролетариата»; «только случайно жив остался»^[881].

На иностранцев, наоборот, М.М. Литвинов производил самое благоприятное впечатление. У. Буллит, участник переговоров о возобновлении дипломатических отношений с СССР и американский посол в Москве в 1933–1936 гг., характеризовал Литвинова как «исключительного дипломата»^[882]. Президент США Ф. Рузвельт, с которым в Вашингтоне вел переговоры Литвинов, отзывался о нем как о «великом мастере вести переговоры»^[883]. Даже В.М. Молотов, в определенном смысле идейный антипод Литвинова, и тот признавал талант Литвинова-дипломата^[884]. Корреспондент New York Times в Москве в 1949–1955 гг. Г. Солсбери вспоминал о своих встречах с Литвиновым: это было «всегда с пользой. Его речь отличалась большой культурой и проникновенностью… Он никогда не уклонялся от вопроса, никогда не находил тему слишком опасной. Среди всех советских государственных чиновников, с которыми я встречался, он был единственным порядочным человеком»^[885].

  139