Особенно,... 
119 
— Моя мама сидит в тюрьме, — внезапно произнес мальчик.
— Мне грустно это слышать.
Он снова кивнул.
— Ее посадили на три месяца.
— И поэтому ты здесь?
А где же отец… или бабушка? Кто‑нибудь, кому дорог этот Ребенок? Впервые Саманта так расстроилась, принимая пациента. Она была готова три шкуры спустить с родственников мальчика за то, что они с ним сделали.
— Ты будешь с нами, пока она не вернется домой?
— Наверное.
— Ты хочешь научиться ездить на лошадях?
— Наверное.
— Я могу тебя научить. Я люблю лошадей. Тут у нас есть прекрасные лошади. Ты можешь выбрать ту, что тебе понравится.
На ранчо оставалась примерно дюжина лошадей, которые на данный момент не имели седоков. Каждому из детей выделялась какая‑то одна лошадь, на которой он ездил, пока жил у Саманты.
— Ну так как, Тимми?
— Угу… да… — Однако он все время нервно посматривал на Джефа. — А это кто?
— Джеф.
— Он легавый?
— Нет, — Сэм решила говорить тем же языком. — У нас нет тут легавых. Он просто ухаживает за лошадьми и за ребятишками.
— А он бьет детей?
— Нет! — шокированно воскликнула Сэм и, потянувшись к мальчику, погладила его по голове. — Здесь тебя никто не обидит, Тимми. Никогда. Я обещаю.
Мальчик опять кивнул, но было видно, что он ей не верит.
— Кстати, может быть, мы с тобой немного побудем вместе? Ты можешь посмотреть, как я учу ребят ездить верхом, а потом мы поплаваем в бассейне.
— У вас есть бассейн? — Глаза его зажглись.
— Ну конечно!
Но сперва Сэм хотела искупать малыша в ванне. Он был такой грязный! Похоже, его не купали по целым неделям.
— Хочешь посмотреть свою комнату?
Мальчик пожал плечами, однако от Сэм не укрылось, что он заинтересовался еще больше; она слегка усмехнулась и протянула ему книжку — раскраску вместе с цветными фломастерами, попросив немного подождать.
— Ты куда? — в его глазах вновь появились подозрительность и испуг.
— Человек, который привез тебя, хочет, чтобы я подписала кое — какие бумаги. Я сделаю это и отведу тебя в твою комнату, а потом покажу бассейн. О’кей?
— О’кей. — Он принялся доставать фломастеры, а Сэм пересекла комнату в своем кресле и знаком пригласила социального работника пройти вслед за ней в комнату секретарши. Джефа она шепотом попросила остаться.
Социальный работник, который привез мальчика, был усталым мужчиной лет пятидесяти. Он многое повидал на своем веку, и, по его мнению, этот мальчик был не хуже остальных. Однако для Саманты такие дети, как Тимми, были в новинку.
— Господи, кто же о нем заботился?
— Никто. Мать посадили в тюрьму две недели назад, и соседи решили, что ребенка тоже куда‑то отправили. Мамаша ни слова не сказала полицейским про мальчика, когда ее забирали. Он сидел один в квартире, смотрел телевизор и питался консервами. Но потом мы все же заставили мать разговориться. — Мужчина вздохнул. — Она наркоманка. Большую часть жизни
проводит то в тюрьме, то в центрах и больницах, где лечат наркоманов, и еще Бог знает где. Малыш — «безалиментный ребенок», она ему даже ни одной прививки не сделала. Неудивительно, что он заболел полиомиелитом!
Социальный работник досадливо нахмурился, а Сэм смутилась.
Извините, но что такое «безалиментный ребенок»?
Мужчина улыбнулся.
Я забываю, что остались еще порядочные люди, которые не знают подобных выражений. «Безалиментный ребенок» — это ребенок проститутки. Она не знает, кто его отец. Им мог быть кто угодно.
— А почему ее не лишат материнских прав? Куда смотрит суд?
— Он может это сделать. Я думаю, что на сей раз судья серьезно обдумывает эту возможность. Вообще‑то она и сама не прочь отказаться от ребенка. Она считает себя этакой мученицей времен ранних христиан, ведь бедняжка уже шесть лет подряд ухаживает за рсбенком — инвалидом, сколько можно?! — Мужчина умолк и потом сказал, глядя Саманте в глаза: — Должен предупредить вас, что к тому же здесь имело место жестокое обращение с ребенком. Вы видели синяки у него на руках. Она избивала его зонтиком. Чуть не сломала мальчику позвоночник.
— О Господи, неужели ей опять отдадут мальчика?
Она же прошла психологическую реабилитацию, — бесцветным голосом ответил мужчина. По роду своей работы он насмотрелся такого, что его уже ничем нельзя было прошибить.
119 
