Особенно,... 
17 
Максуэлл снова становится по другую сторону стола, смотрит на меня и довольно потирает руки.
— То, что надо. — Он переводит взгляд на свой стул, чешет затылок, кивает какой-то родившейся в голове идее, снова удаляется, возвращается с рождественской гирляндой, выходит на задний двор, вешает гирлянду на дерево, протягивает к ней удлинитель и вставляет вилку в розетку. В ветвях загораются дюжины три маленьких белых лампочек.
Он оценивающе смотрит на плоды своих трудов и снова кивает.
— Чудак начинающий режиссер не совсем понятен даже самому себе. В нем десятки огоньков-задумок, и все это окутано тайной. Сойдет.
Я смеюсь, очарованная игрой света и его рассуждениями.
— Для тебя вся жизнь кино, правильно?
Он смотрит на меня сначала с улыбкой, потом задумчиво.
— А ведь так оно и есть, Келли. — У внешних уголков его глаз собираются гусиные лапки, губы снова растягиваются в улыбке. — Не согласна?
Пожимаю плечами.
— Пора ужинать! — объявляет он, направляясь к плите за стойку.
Я наблюдаю, как он перекладывает креветки в блюдо, как снимает фартук и выключает кухонные лампы. В каком-то смысле его слова верны: наша жизнь как кино, а каждое мгновение, будто кадр фильма, может либо промелькнуть незамеченным, либо запечатлеться в памяти на всю жизнь.
— Итак, попробуем мое творение! — восклицает Максуэлл, опуская блюдо на стол. — Да, совсем забыл! — Он достает из бара и ставит на стол бутылку вина. — Светлое, сухое. Сойдет?
— Вполне.
Креветки тают во рту, от вина приятно кружится голова. Глаза Максуэлла сияют, как звездочки на бархатном июльском небе.
— О съемке возле Пятой авеню я сообщил Джанин за пару дней, — смеясь говорит он. — Она округлила глаза и сказала: мы же в Нью-Йорке! Снимать в центре — безумие. Я удивился. Почему? Джанин объяснила, что там вечно дежурят папарацци, но я, болван, не придал этому особого значения, подумал: преувеличивает. Что из этого вышло, ты видела.
— На тебе не было лица.
— Странно, что только лица. Настолько адски трудной режиссерская работа не казалась мне никогда прежде, хоть в этой сцене и играли первоклассные актеры. Они не нуждаются в подсказках и руководстве, подчас сами руководят всей съемкой. Джанин актерствует с шести лет, у нее вся семья артисты. Бабушка была опереточной певицей, дед играл и пел в мюзиклах, тетка, ее муж и дети выступают в цирке, родители — в театре. Словом, Джанин родилась в этой среде и всю жизнь впитывала в себя секреты лицедейства.
Как прекрасно он осведомлен, невольно отмечаю я.
— Это мне урок на будущее: подобных мест я впредь постараюсь избегать, — заключает Максуэлл.
— Я тоже немного удивилась, когда ты сказал, что будешь работать в районе Пятой авеню. Но эта мысль была мимолетной и неясной. Я не актриса и далека от такой жизни.
— Зато ты на редкость проницательна, что нелишне в любой профессии. Кстати, как твои отношения с Вайноной? — интересуется Максуэлл совсем другим, несколько напряженным голосом.
Я не собиралась говорить о своих неудачах, чтобы не портить настроения ни себе, ни ему, но, раз он спрашивает, не могу смолчать.
— Как наши с ней отношения? Хуже некуда. — Криво улыбаюсь. — Еще немного — и, боюсь, на британский акцент и длинноволосых брюнеток у меня разовьется аллергия. Придется порвать всяческие отношения с собственной бабушкой, правда она давно не черненькая — седая. — Смеюсь, но смех звучит безрадостно и резковато.
Максуэлл делает глоток вина, поднимается, засовывает руки в карманы джинсов и смотрит сквозь приоткрытые стеклянные двери на огоньки и листву, повернувшись ко мне спиной.
— Тебе надо просто поменять работу, — говорит он без малейшей шутливости в голосе.
— Мы с папой так и решили. Другого выхода нет.
— С папой? — Он поворачивается, вопросительно смотрит на меня и возвращается на место.
— Да нет, ты не подумай, будто без него я шагу не могу ступить, — говорю я. — Он просто как никто умеет выслушать, ужасно любит меня, не навязывает своего мнения и в то же время всегда может дать дельный совет. Мы большие друзья, вот и все…
— Да, я помню, ты говорила, — задумчиво произносит Максуэлл. — А мама? Она у тебя жива?
Вздыхаю. Разговаривать о маме тоже не особенно хочется.
— Жива.
— Почему ты говоришь об этом с таким лицом? — Максуэлл вскидывает брови и криво улыбается. — Неужели не рада тому, что…
17 
