100 
— Конечно, наверное, он поздно ложится! Просиживает за игорным столом до рассвета!
— Не выносишь ли ты приговор, еще не начав следствия? — говорила я, но сердце у меня при этом обрывалось.
— Сейчас узнаем… Я сам пойду к нему!
Отец выскочил из комнаты, комкая в руке письмо. Я последовала за ним наверх. Он распахнул дверь в комнату Джонатана, который крепко спал.
— Вставай! — проревел отец.
Джонатан медленно открыл глаза и изумленно уставился на него.
— Что ты делаешь в постели в такой час? Почему не занимаешься делом? Припозднился вчера, а? Не за карточным ли столом? Вот что я скажу тебе, молодой человек: убирайся-ка отсюда! И не вздумай по пути заезжать в Эверсли, отправляйся прямиком к своей матушке. Я поговорю о тебе с твоим дедом, ленивый бездельник!
Но Джонатан был не из тех молодых людей, которых можно запугать. Он умел брать себя в руки именно в критических ситуациях.
— Не снится ли мне все это? — спросил он. — Не персонажи ли вы из снов? Но выглядите вполне реально. Это ты, Джессика?
— Да, — сказала я и, решив, что следует как можно быстрее ввести его в курс событий, добавила:
— Кто-то прислал письмо с сообщением о твоем карточном долге.
Это удивило его.
— Как это скучно!
Мой отец подошел к нему, взял за плечи и хорошенько встряхнул. Голова Джонатана качнулась взад-вперед, и волосы закрыли его лицо. Он выглядел так комично, что я непременно рассмеялась бы, если бы ситуация не была настолько серьезной, а я так расстроена.
— Лучше не пытайся скрыть что-нибудь от меня! — вскричал отец.
— И Не собираюсь, — ответил Джонатан. — Я был обременен этим долгом совершенно неожиданно, и, как ни странно, не имея желания делать этого!
— Перестань молоть чепуху!
— Правда, сэр! Я зашел в клуб, меня убедили присесть на минутку, и, не успев понять, что происходит, я уже потерял пятьсот фунтов.
— Ты считаешь, я с тобой шучу?
— Конечно, нет.
— Разве я не предупреждал тебя, что не потерплю у себя азартных игроков?
— Говорили, и много раз.
— А ты умышленно бросил мне вызов?
— Ни о каком вызове у меня и мысли не было! — Отец хотел дать ему пощечину, но Джонатан изящным движением сумел уклониться от нее.
— Я могу лишь признать это обвинение справедливым, — продолжил он, — и добавить, что такое больше никогда не случится!
Дверь распахнулась, и появилась Тамариск.
— Что тебе нужно? — воскликнула я.
— Убери отсюда ребенка! — велел отец.
— Вы не должны ругать Джонатана! — закричала Тамариск. Она подбежала к отцу и повисла у него на руке. — Это я во всем виновата! Это я играла! Я проиграла много денег! Я проиграла пятьсот фунтов, и я собираюсь продать Эндерби и заплатить деньги!
Она молола такую чепуху, что у отца даже гнев пропал.
— Девочка сошла с ума? — спросил он.
— Конечно, это было сумасшествие, — согласилась Тамариск, — это была азартная лихорадка! Ты ее подхватываешь — и все… ты уже сумасшедший! Ты проигрываешь, повышаешь ставки, опять проигрываешь, говоришь, что еще повышаешь… говоришь, что я пойду на пятьсот фунтов…
Она была столь прелестна в этой обворожительной наивности и решимости спасти Джонатана, что в этот момент я готова была полюбить ее. Ее прекрасные темные глаза сияли, а цвет щек красиво сочетался с темными волосами. Невозможно было смотреть на нее, не растрогавшись. Даже отец, каким бы он ни был сердитым, всегда был чувствителен к женской красоте. Конечно, вряд ли ее можно было назвать женщиной, но ее невинная и страстная преданность заставляла думать о некоторой зрелости.
Джонатан нежно глядел на нее: я понимала, что он чувствовал. Эта взбалмошная девчонка была способна на настоящую любовь. А ее темперамент обещал вылиться в страстные чувства. Отец хрипло произнес:
— Ты несешь чепуху, детка!
— Нет, нет! Это правда! Я там была!
— Когда?
— Когда проиграла деньги!
Отец взял ее за плечи и взглянул в лицо.
— Не лги мне!
— Это не ложь! Это правда! Джонатан просто притворяется, чтобы выручить меня!
— Как притворяешься ты, чтобы спасти его?
— Вы пожалеете, если выгоните его!
— Ты хочешь сказать, — начал отец, и я заметила, как его губы начинают кривиться. Я помнила эту мимику с детства — он смотрел на меня, когда мои выходки смешили его, — что это ты пожалеешь, если он уедет от нас?
100 
