Особенно,... 
28 
Рядом зашелестела трава. Она встала. Интересно, сумеет ли он когда-нибудь по-настоящему освободиться от нее.
— Я хочу тебя, Либби.
Либби промолчала. Она вдруг лишилась дара речи. Еще ни один мужчина не говорил ей этих простых слов. И даже если бы она уже слышала их от тысяч других мужчин, сейчас они прозвучали бы по-новому. Никто не сумел бы произнести их вот так…
Доведенный до края пропасти ее молчанием, Кэл круто развернулся к ней. Теперь перед Либби был не прежний дружелюбный симпатяга, а разгоряченный, отчаянный и очень опасный мужчина.
— Черт возьми, Либби, ты думаешь, я каменный? По-твоему, мне легко притворяться рядом с тобой? Неужели у вас такие законы, которые запрещают говорить и чувствовать, что хочешь? Тогда вот что: к черту их! Я хочу тебя, и, если пробуду рядом с тобой подольше, я тебя получу!
— Получишь меня? — От внезапно охватившей ее истомы Либби не могла даже злиться. Но его слова мигом отрезвили ее, и она вся сжалась, словно пружина. — Как новую игрушку? Как машину с витрины? Кэл, ты можешь хотеть все, что заблагорассудится, но, когда такие желания касаются меня, я тоже имею право голоса!
Она вся пылала, в глазах плясала ярость, в волосах цветы. Вот такой он и запомнит ее — навсегда. Он понимал, что воспоминание будет горьковато-сладким.
— Ты имеешь все права на свете! — воскликнул он и, схватив за обе руки, притянул ее к себе. — И все же я кое-что получу от тебя, прежде чем уйду.
На сей раз она сопротивлялась. Гордость и гнев заставляли ее вырываться. Подавив сопротивление, он прижал ее к себе и, заглушая бурные возражения, впился в ее губы страстным поцелуем.
Он целовал ее совсем не так, как в первый раз. Тогда он ее соблазнял, убеждал, искушал. Сейчас он ею обладал — и не так, словно имел на нее какое-то право. Он просто брал, что хотел, не обращая внимания на ее приглушенные вскрики, на попытки освободиться. По спине у нее пробежал холодок, тут же сменившийся жаром чистого, беспримесного желания.
Либби не любила, когда ее к чему-то принуждают. Она привыкла все решать сама. Как твердил ей разум — и разум, конечно, прав. Но тело, не слушаясь разума, рвалось на свободу. Она наслаждалась своей силой, напряжением, даже злостью. На его натиск она отвечала своим натиском, на его силу — своей силой.
Когда она вдруг ожила в его руках, Кэл забыл, кто он, где и почему. Едва он ощутил ее страсть и мощь, исчез окружающий мир и время, в котором этот мир существовал. Все стало таким же новым, волнующим и пугающим, как и для нее. Он ни о чем не думал. Не мог ни о чем думать. Она была такой же неотразимой и неодолимой, как земное притяжение, которое удерживало их на земле, в то время как сердца готовы были выскочить из груди.
Он осыпал ее поцелуями.
Вокруг все кружилось. Застонав, она обхватила его руками, словно боялась упасть. Мир вокруг вертелся все стремительнее, неудержимее… Либби перестала что-либо понимать. Ей стало трудно дышать. Наконец она задохнулась и обмякла. Потом услышала журчание ручейка, шепот ветра в соснах.
Сверху пекло солнце. Либби казалось, что она поднимается вверх на вращающемся облаке.
В этот миг она со всей очевидностью поняла, что влюблена.
Она тихо охнула, признавая свое поражение. И сдалась. Уступила Кэлу. И себе.
Он прошептал ее имя. Острая боль пронзила его — желание достигло новых, небывалых высот. Рука, которой он гладил ее по голове, инстинктивно сжалась в кулак. Он почувствовал, как сминаются цветочные лепестки, почувствовал их сладкий аромат.
Потрясенный, он отпрянул. На его ладони лежал цветок — хрупкий и изуродованный. Он не отрывал взгляда от губ Либби, еще теплых, припухших от его поцелуев. Его била дрожь. Изнутри поднималась волна отвращения к себе. Никогда, никогда еще он не брал женщину силой! Сама мысль об этом была ему противна; насилие казалось ему самым постыдным грехом. То, что произошло, непростительно — и хуже всего, что она значит для него гораздо больше, чем любая другая женщина.
— Я сделал тебе больно? — с трудом выговорил он.
Либби покачала головой — слишком уж быстро все произошло. Больно? Не то слово. Она опустошена. Одним поцелуем он опустошил ее, показал, что ее волю можно смять, как цветок, и забрать ее сердце.
Кэл отвернулся, стараясь успокоиться. Сейчас лучше не извиняться. Через некоторое время он сможет рассуждать здраво. Но он не станет извиняться за то, что хочет ее, за то, что уступил своему желанию… По крайней мере, у него останется воспоминание…
28 
