Чероки скривилась.
— Отвратительное пойло! Хуже помоев!
— Твоей лодыжке станет лучше.
— Пойло!
Не обращая внимания на возражения Чероки, Шеннон подошла к обшарпанному деревянному сундучку и подняла крышку. В нос ударили запахи трав. Ивовую кору найти оказалось нетрудно, а поскольку в отличие от других она была мягкой, то и раскрошить ее было делом одной минуты.
Когда Шеннон заварила чай, Чероки залезла под кровать и достала холщовый мешочек. Из него она извлекла замотанный в папиросную бумагу пакет. Не говоря ни слова, она снова уселась на койке, поглаживая пакет шишковатыми в царапинах пальцами, словно он содержал нечто очень дорогое.
Когда Шеннон поднесла Чероки лекарственный чай в металлической кружке, старая женщина словно бы не заметила этого и посмотрела в глаза Шеннон.
— Нам нужно поговорить, — без обиняков начала она. — Ты должна отдать себе отчет в том, что ты вдова.
— Ты не можешь быть уверена в этом.
— Как бы не так!.. Я молилась на его могиле…
Глаза Шеннон стали круглыми.
— Что?!
— Была осень… Ночное небо, словно Господь Бог, наблюдало за мной… Бедный старый мул был весь в крови и совсем выбился из сил… Он прошел длинный путь…
Шеннон оцепенела. Чероки никогда не рассказывала ей, как и где она отыскала в тот день Разорбека. Она просто привела мула к хижине Молчаливого Джона и сказала Шеннон что-то вроде того, что Молчаливый Джон в этом году вернется со своего участка нескоро и что ей нужно самой позаботиться о заготовке запасов на зиму.
После этого Чероки сказала, что ее подлинное имя — Тереза и что Шеннон не следует стесняться обращаться к ней за помощью, если возникнет такая необходимость.
— Ты раньше не говорила мне об этом, — прошептала Шеннон.
— Я кое-как залатала раны мула и на заре отправилась по его следам к тому месту, откуда он пришел. Дорогу мне преградил огромный оползень. Думаю, это и была могила Молчаливого Джона.
— Почему же ты мне не сказала об этом тогда?
— Какой смысл? Если я ошиблась, Молчаливый Джон должен будет вернуться осенью. Если я права и об этом расползутся слухи, мужики из всей долины станут околачиваться возле твоей хижины, и добра от этого не жди. Мужику, у которого зуд промеж ног, доверять можно не больше, чем взбесившемуся скунсу.
Шеннон попыталась что-то сказать, но почувствовала, что у нее пропал голос.
— И что толку было говорить тебе, если перевалы уже закрылись и уехать ты никуда не могла, — продолжала Чероки. — Провизия у тебя была, и здесь ты в большей безопасности, чем где-нибудь еще, поскольку никто не знал о гибели Молчаливого Джона. Поэтому я решила закрыть свой рот и не открывать его до поры до времени.
Из груди Шеннон вырвался сдавленный стон. Обветренные щеки Чероки внезапно порозовели.
— Надо было сказать тебе чуть пораньше, — пробормотала старая женщина, — но мне было бы… одиноко. Конечно, если бы у тебя была семья, которая могла тебя принять… А город сурово обращается с хорошенькими девчонками вроде тебя… Я боялась, что если ты узнаешь о смерти Молчаливого Джона, то поднимешься и уедешь.
— Мой дом здесь… Я не уеду отсюда…
— Я не должна удерживать тебя здесь, — продолжала Чероки, пропуская мимо ушей слова Шеннон. — Очень плохо с моей стороны. Меня мучит совесть, когда я думаю об этом… Я собиралась сказать тебе и дать денег…
— Нет, — перебила ее Шеннон.
Чероки что-то пробормотала себе под нос, затем распрямила плечи:
— Сейчас положение изменилось. Тебе надо уезжать.
— Почему? Лишь потому, что я узнала наверное то, о чем давно подозревала?
— Тебе нужно уезжать из долины Эго. А что касается Бича…
— Почему я должна уезжать? Это мой единственный дом! — снова перебила Шеннон старую женщину.
— Потому что ты не выживешь в своей хижине.
— Но пока что я жила.
Чероки хмыкнула:
— Молчаливый Джон мог прокормить троих, да при этом еще немало оставалось. Ты питалась остатками запасов вторую зиму да кое-что прикупала, но этого недостаточно. Посмотри на себя — кожа, кости да волосы.
— Я похудела за зиму, а летом поправлюсь, как и все божьи твари.
— А если не поправишься?
— Обязательно поправлюсь!
— До чего же ты упрямая девчонка!
— Вот поэтому я и выживу, — отреагировала Шеннон. — Из упрямства… А ты пей свой чай.
Чероки отвела рукой протянутую ей чашку: