44 
Тристан вроде бы колебался с ответом, но Катрин все поняла. Она на лету схватила идею, которую он не очень хотел развивать, опасаясь резкой реакции некоторых шевалье, и ей она пришлась по душе. Катрин улыбнулась фламандцу, как бы подбадривая его, сделала успокоительный жест рукой Пьеру де Брезе.
– Я, кажется, понимаю мысль мессира Эрмита, – сказала она спокойным голосом. – Он хочет сказать, что я готова на все ради отмщения Ла Тремую. Я не раз заявляла об этом.
Потом начался настоящий базар: все принялись говорить одновременно, а высокий фальцет епископа особенно выделялся. Только Амбруаз де Лоре молчал, а его тонкие губы растянулись в подобие улыбки. Пришлось герцогине-королеве повысить голос и призвать собрание к спокойствию.
– Успокойтесь, мессиры, – сказала она сдержанно. – Я понимаю ваше возбуждение, вызванное таким смелым предложением, но не стоит кричать. К тому же мы находимся в такой ситуации, когда шансы на успех минимальны… и, как чересчур дерзкие, должны быть обсуждены с предельным хладнокровием. Хорошо ли вы, Катрин, взвесили ваши слова, сознаете ли опасность, которой вы себя подвергнете?
– Да, я все взвесила, мадам, и не нахожу, что препятствия будут непреодолимы. Если я могу оказать услугу вам и королю, отомстив при этом за моих близких, я буду бесконечно рада.
Голубые глаза коннетабля искали взгляда Катрин и, найдя, остановились на ней.
– Вы рискуете жизнью. Если Ла Тремуй вас узнает, вы уже не увидите солнечных восходов. Вам это известно?
– Да, я знаю, монсеньор, – ответила она, присев в реверансе, – и я иду на риск. Но не надо преувеличивать степень риска. Главный камергер плохо меня знает. Я была дамой при дворе королевы Марии, женщины набожной и серьезной, которую окружение короля не баловало своим вниманием. Ла Тремуй видел меня два или три раза в толпе других дам. Этого недостаточно, чтобы опознать меня, особенно в переодетом виде.
– Тогда все хорошо! У вас есть на все ответ, и я восхищаюсь вашей смелостью.
Повернувшись к Тристану Эрмиту, он хотел что-то сказать, но вмешался Жан де Бюэй.
– Предположим, что мы примем предложение мадам де Монсальви и она возьмется играть опасную и малоприятную роль, но ничто нас не убеждает в положительном исходе этого плана. У этих цыган странные манеры и еще более странные обычаи…
– Обычаи мне известны, – прервала его Катрин. – Мессир, моя преданная няня – одна из этих цыганок. Когда-то ее продали в рабство в Венецию.
Следующее замечание сделал Пьер де Шомон:
– Согласятся ли эти люди быть нашими сообщниками? Они дики, независимы, непонятны.
Узкие губы фламандца сложились в холодную улыбку, улыбку с оттенком угрозы.
– Они тоже любят золото… и боятся палача! Угроза наказания с обещанием хорошенькой суммы сделает их более понятливыми. К тому же Сара, будучи своей в их кругу, будет наверняка хорошо принята… И если мессир коннетабль не возражает, я сам буду сопровождать госпожу Катрин в их стан. Я буду осуществлять связь с вами, господа!
– Это мне нравится, – подтвердил Ришмон, – и полагаю, что план хорош. Есть ли у кого-нибудь возражения?
– Никаких возражений нет, – отозвался епископ. – Есть только страх за эту честную и благородную женщину, отдающую свою душу и тело опасному предприятию. Мужество мадам Монсальви…
– Вам не следует бояться, ваше преосвященство, – ответила Катрин спокойно, – я сумею постоять за себя.
– Но есть еще один вопрос, который я хотел бы прояснить, – настаивал епископ. – Как вы заставите Ла Тремуя решиться на поездку из Амбуаза в Шинон? Ему нравятся цыганки, но не настолько, чтобы они могли влиять на его поведение. В его глазах вы будете одной из них…
На этот раз Катрин не удержалась от смеха, смеха не злого, а легкого, снявшего волшебным образом напряжение с суровых лиц шевалье.
– На этот случай я кое-что придумала, но позвольте мне оставить при себе мою идею. Знайте только, что я воспользуюсь главной слабостью Ла Тремуя: любовью к золоту.
– Да благословит и оградит вас Бог, дочь моя! Мы будем молиться за вас.
Он протянул к губам Катрин, вставшей на колени, свою левую руку с крестом, украшенным огромным сапфиром, правой рукой епископ перекрестил ее красивый лоб.
Сердце Катрин стучало как барабан, бьющий походную дробь. Наконец она вступила в борьбу, борьбу за себя, готовая встретиться с врагом в его берлоге. В своей жизни она не раз попадала в переделки, но они ей были навязаны судьбой. Только один раз она сама бросила вызов судьбе, когда покинула Бургундию и направилась в осажденный Орлеан к Арно. И из уготованных ей испытаний она всегда выходила с честью.
44 
