59 
Она больше не отворачивала голову. Удивленно поймав губами ее больше не сопротивлявшийся рот, Феро неистово впился в него… Его губы оказались нежными и пахли тимианом. Торжествующая Катрин обнаружила в себе легкую дрожь, но у нее даже не было времени радоваться. Проклятое зелье набрало силу и превратило ее тело в ад. Она не могла больше ему сопротивляться. Обезумевшее сердце вырывалось из груди. Кипящая кровь прерывала дыхание и вибрировала в бедрах… Да и любовный пыл оглохшего и ослепшего от страсти Феро невозможно было остановить.
Катрин закрыла глаза и ушла в бурю страстей. Обхватив руками слегка влажные плечи цыгана, она шептала:
– Люби меня, Феро, люби крепче, как только можешь, но знай: я тебя прощу, только если сумеешь заставить меня забыть собственное имя.
Вместо ответа он свалился на пол, увлекая за собой Катрин. Не выпуская друг друга из объятий, они покатились по грязным доскам.
Всю ночь бушевала гроза, сотрясая повозку, скручивая деревья, срывая черепицу с крыш, загоняя стражников на крепостной стене в укрытия. Но Катрин и Феро ничего не слышали в своей повозке. На новые и новые порывы страсти мужчины она отвечала безрассудностью, превратившей молодую женщину в вакханку, потерявшую стыдливость, стонущую от страсти и удовольствия.
Когда первые лучи утренней зари едва заскользили по поверхности реки, прикасаясь своим неуверенным, туманным светом к безлюдным берегам, сырая свежесть проникла под мокрую крышу повозки и охладила жаркие тела любовников. Катрин с дрожью очнулась от тяжелого забытья, в которое они недавно погрузились вместе с Феро. Она чувствовала себя совершенно разбитой: пустота в голове, сухость во рту, словно накануне она выпила много вина. С большим усилием она оттолкнула тяжелое тело своего любовника, который даже не проснулся, и встала. Все закружилось вокруг нее, и ей пришлось опереться о стенку повозки, чтобы не упасть. Ее ноги дрожали, к горлу подбиралась тошнота. Холодный пот проступал на висках, и на какое-то время она закрыла глаза. Недомогание прошло, но возвращалось непреодолимое желание спать.
На ощупь она нашла рубашку, надела ее с трудом, подобрала одеяло и вылезла из повозки. Дождь кончился, но длинные полоски желтого тумана протянулись над рекой. Земля была влажной, повсюду валялись сломанные грозой ветви деревьев. Голые ноги Катрин тонули в густой мягкой грязи. Не успела она сделать несколько шагов, как ее усталые глаза заметили красноватую фигуру, двигающуюся навстречу. С удивлением она узнала Терейну. Катрин увидела ее восторженное лицо. Она вспомнила, что все происшедшее случилось по вине этой девушки. В ней вспыхнула ярость. Она бросилась на цыганку, вцепилась в ее красную шаль.
– Что ты мне дала выпить? – закричала она. – Отвечай. Что я выпила?
На восхищенном и радостном лице Терейны не было и тени страха.
– Ты выпила любовь… Я тебе дала самый сильный из моих напитков любви, чтобы твое сердце возгорелось от любовного огня, сжигавшего моего брата. Теперь ты принадлежишь ему… и вы будете счастливы вместе. Ты – моя настоящая сестра.
Катрин со вздохом отпустила шаль. К чему ее упреки? Терейна ведь ничего не знает о ее настоящей жизни. Она видит в ней женщину своего племени, беженку, желанную ее брату, и думает, что дала счастье обоим, бросив Катрин в объятия Феро. Она не знала, что любовь и страсть могут быть двумя сестрами-врагами.
Маленькая цыганка взяла руку Катрин и приложилась к ней щекой в знак обожания.
– Я знаю, вы были очень счастливы, – шептала она доверительно. – Всю ночь я слушала… Я радовалась за вас.
Катрин бросило в жар. При воспоминании о том, что происходило в эту дьявольскую ночь, стыд переполнил ее. Она увидела со стороны Катрин де Монсальви, неистовствующую от поцелуев этого бродяги.
Сейчас она ненавидела его. Любовное зелье, конечно, сыграло свою роль, возбудив страсть, но Катрин сознавала существование в себе плохо познанной двойственности. Не существует ли реально в глубине ее души доступная, беспутная женщина? Это ведь она находила удовольствие в объятиях Филиппа Бургундского и отдала бы себя, не вмешайся Готье, шотландцу Макларену. Это у нее прикосновения мужчин вызывали волну неясного волнения, это, наконец, она заглушила крик сердца, всецело отданного своему супругу, под нажимом настоятельных любовных притязаний… Грязь, в которую погружались ее ноги, была такой же густой и гнусной, как и та, что формировала несчастную человеческую натуру.
59 
