Особенно,... 
27 
Когда мои мучители удалились, я сделала глубокий вдох, чтобы не сорваться:
— Зачем ты оставил меня с ними одну на целых три часа?
— Чтобы вы познакомились.
— Ты должен был объяснить мне, как себя вести. Я из кожи вон лезла, но не могла выжать из них ни слова.
— Им было с тобой интересно. Я очень доволен, ты понравилась моим друзьям, и вечеринка удалась на славу.
Я обескураженно молчала.
Видимо, он все же что-то понял, потому что сказал:
— На выходные обещали тайфун. Сегодня пятница, родители возвращаются в понедельник. Давай закроем ставни и не будем открывать до понедельника. Запрем дверь и никого больше сюда не пустим.
Мне понравился такой план. Ринри нажал кнопку, опускающую ставни, и закрыл ворота замка. Внешний мир перестал существовать.
###
Через три дня жизнь вновь вступила в свои права. Я открыла окно и не поверила своим глазам.
— Ринри, иди посмотри!
Сад был опустошен. У соседей дерево упало на крышу дома и снесло половину черепицы. В земле зияла огромная трещина.
— Как будто тут побывал Годзилла, — сказала я.
— Тайфун оказался сильнее, чем думали. И, видимо, произошло землетрясение.
Я поглядела на него, сдерживая смех. У него лишь промелькнула быстрая улыбка. Я была благодарна ему за то, что он обошелся без комментариев.
— Надо ликвидировать следы нашего пребывания в комнате родителей, — только и сказал он.
— Я тебе помогу.
— Пойди лучше оденься. Они через пятнадцать минут будут здесь.
Пока он чистил авгиевы конюшни, я надела свое самое легкое платье — стояла страшная духота.
Ринри в рекордные сроки привел родительскую спальню в ее изначальный вид, и мы вместе встретили его семью.
Кланяясь, мы произнесли традиционные приветствия, и вдруг дед с бабкой и мать, указывая на меня пальцем, завизжали от смеха. Умирая со стыда, я оглядела себя, не понимая, что у меня не так, но ничего не обнаружила.
Старики подошли ко мне и потрогали мои ноги, вопя:
— Сирои аси! Сирои аси!
— Да, у меня белые ноги, — пролепетала я.
Мать улыбнулась и насмешливо сказала:
— У нас, когда девушка носит короткие платья, она надевает колготки, особенно если ноги у нее такие белые.
— Колготки в такую жару? — переспросила я.
— Да, в такую жару, — ответила она, поджав губы.
Отец тактично сменил тему, посмотрев на сад:
— Я думал, разрушений будет больше. На побережье от тайфуна погибли десятки людей. А мы в Нагое ничего и не заметили. А вы?
— Ничего, — ответил Ринри.
— Ты-то привык. А вам, Амели, не было страшно?
— Нет.
— Вы смелая девушка.
Родители заново осваивались в своих пенатах, а Ринри посадил меня в машину и повез домой. По мере того как мы удалялись от бетонного замка, ко мне возвращалось ощущение реальности. Я прожила неделю вдали от городской суеты, не видя ничего, кроме маленького дзэнского садика и сумрачного полотна Накагами. И обходились со мной так, как не с каждой принцессой обходятся. Зато Токио показался мне родным.
Тайфун и подземный толчок не оставили заметных следов. Здесь это обычное дело.
Каникулы подошли к концу. Я вернулась на свои японские курсы.
###
В сентябре я стала добычей комаров. Наверно, моя кровь им как-то особенно нравилась, они слетались на меня все. Ринри заметил, что я — лучшее средство от этой казни египетской: мое присутствие действовало как громоотвод.
Сколько я ни мазалась настойками мяты и всякими репеллентами, комариная любовь ко мне не знала преград. Помню безумные вечера, когда вдобавок к адской сентябрьской духоте я еще маялась от непрерывных укусов. Камфарный спирт был бессилен. Вскоре я поняла, что единственная возможная тактика — это смирение. Просто терпеть и, главное, не расчесывать.
Стараясь вынести невыносимое, я даже испытывала некоторое внутреннее удовлетворение: зуд, которому уже не противишься, возвышает душу и дарит своего рода восторг подвига.
В Японии, чтобы отгонять комаров, жгут катори сэнко: не знаю, из чего сделаны эти маленькие зеленые спиральки, чей дым отваживает комаров. Я тоже пыталась их жечь, хотя бы ради странного приятного запаха, но сила соблазна, таившаяся во мне, была столь велика, что комары и не думали отступать из-за такой малости. Я принимала страшное бремя любви жужжащей братии с покорностью, которая после пытки оборачивалась благодатью. С неописуемым наслаждением я чувствовала, как кровь моя возвращается в нормальное русло: во всяком терзании таится свое сладострастие.
27 
