Особенно,... 
33 
Не хочу подыхать, поэтому бегу. Сколько может бежать человек? Уже десять часов. Небо — эталон абсолютной голубизны, ни одного облачка. Хороший день, чтобы не умереть. Заратустра спасет свою шкуру. Мои ноги такие большие, они заглотают любые вершины, вы даже не представляете, как они прожорливы.
Но сколько я ни бегу, не узнаю ничего. Каждый раз, взбегая на очередной холм, я молю небо дать мне увидеть мой обожаемый вулкан Фудзи. Я призываю его, как призывают лучшего друга, вспомни, старый брат, как я лежала возле твоего кратера, как кричала, приветствуя восход солнца, мы с тобой одной крови, заклинаю, признай это, признай меня, я же родня тебе, жди меня за этим гребнем, я отрекусь от всех богов и буду верить только в тебя, будь там, я пропадаю, появись — и я спасена, я добегаю до гребня, но тебя нет.
Моя энергия становится энергией отчаяния, я продолжаю бежать. Близится полдень. Скоро уже семь часов, как я блуждаю и забираюсь все дальше и дальше. Мой мотор работает вхолостую, наступит ночь и утопит меня в черном снегу. Настанет конец моего пути по этой земле. Нет, не верю. Заратустра не может умереть, где это видано.
Новый подъем. Я уже ни на что не надеюсь, но все-таки бегу. Терять мне нечего, я сама потерялась. Ноги шагают вверх, но они утратили свой волчий аппетит. Каждый шаг дается дорого. Совсем близко виден гребень, наверняка снова неудача. Я пробегаю последние метры.
Вот он, Фудзи, передо мной. Я падаю на колени. Никто не знает, как он огромен. Теперь я нашла место, откуда он виден целиком. Я кричу, плачу, как же ты безмерно велик, ты, возвестивший мне жизнь! Как ты прекрасен!
Спасение всколыхнуло мое нутро, я спустила джинсы и облегчилась. Вулкан Фудзи, я оставляю тебе зримое доказательство того, что ты спас человека, способного на сильные эмоции. Я смеюсь от радости.
Ровно полдень. Я смотрю вниз, мне нужно теперь просто идти по траверсу, на глазок до долины часов шесть ходу. Это пустяк, когда знаешь, что будешь жить.
Я бегу вниз. Впереди шесть часов солнца и синевы, когда гора Фудзи будет принадлежать мне одной. Но шести часов мало, чтобы вместить мое ликование. Восторг служит мне горючим — лучше горючего не бывает. Никогда еще Заратустра не мчался так быстро и в таком упоении. Я с Фудзи на «ты», я пляшу на гребне. Необыкновенный танец, мне хочется, чтобы он никогда не кончался.
Эти шесть часов — самые лучшие в моей жизни. Я совершаю марш счастья. Я понимаю теперь, почему победная музыка называется «марш». Гора Фудзи заполняет небо, хватит на всех, но сейчас она целиком моя, кто не успел, тот опоздал. Никто так хорошо, как я, не знает, сколь грандиозен и великолепен Фудзи, но это не мешает ему быть отличным попутчиком. Он мой лучший друг. Заратустра не в поле обсевок.
Вот уже долина и закат. Обратный путь был слишком короток на мой вкус. Я поклонилась своему лучшему другу и нырнула в лощину, откуда его уже не видно. Я сразу начала скучать по нему. Я мчусь со скоростью заходящего солнца. Тех мест, где я проходила накануне, я так и не увидела. Конечно, я чудовищно сбилась с пути. До деревни я добралась одновременно с темнотой.
Поезд везет меня в Токио. Я ошеломленно смотрю на людей. На меня никто не обращает внимания. Из чего я делаю вывод, что горная эпопея не запечатлелась на моем лице. На вокзале вхожу в метро. Воскресный вечер, десять часов, мир поражает своей обыденностью. А я, в прямом и в переносном смысле, никак не могу спуститься на землю.
Выхожу на своей станции. Дома есть отопление, кровать и ванна, Крез — жалкий бомж по сравнению со мной. Непрерывно звонит телефон. На другом конце провода живой человеческий голос мне что-то говорит.
— Кто это?
— Что с тобой, Амели, это я, Ринри. Ты меня не узнаешь?
Не могу же я сказать ему, что забыла о самом его существовании.
— Ты так поздно вернулась, я беспокоился.
— Я потом тебе все расскажу. Я безумно устала.
Пока наполняется ванна, я смотрюсь в зеркало. Вся с головы до ног я цвета пепла. Но ни малейших следов ожога. Тело все-таки потрясающая штука. Я залезаю в горячую ванну, и мой организм вдруг освобождается от холода, который в нем застрял. Я плачу от счастья — и уже заранее от отчаяния: спасшиеся в катастрофах знают, что их никто никогда не поймет. Мой случай еще сложнее, я спаслась от чего-то слишком прекрасного, слишком грандиозного. Мне хочется, чтобы люди узнали об этом божественном великолепии. И понимаю, что мне не удастся ничего объяснить.
33 
