Лёгкий, ненавязчивый романчик 
60 
Можно еще что делать: пальцы переплетать. С одной руки палец да с другой руки палец, потом опять с первой, потом опять со второй; а как все пальцы выйдут, дак руки-то и вывернуть. Или просто: пальцы расставишь и пошевеливаешь туда-сюда. Это на руках. А если на ногах попробовать – так плохо выйдет: судорога ступню сводит. Вот так попробуешь и дивишься, отчего бы это: на руках так, а на ногах эдак? А знать, оттого, что руки – это руки, а ноги – это уж ноги. Должно быть, так. Не иначе.
Или просто ногти рассматриваешь.
А видений никаких не видишь; как-то они ушли, виденья-то. А жалко. Вот прежде Оленька виделась: бусы там, ямочки, ленточка. А теперь – что ж? Теперь вон она, Оленька. Тут, под боком. Ямочки – дак у нее по всему тулову ямочки. Такие ямочки – палец сунь, дак полпальца провалится. Пожалуйста. Суй. Не возбраняется. Даже, сказать, приветствуется:
– Шалун!.. Что за нетерпеж...
А только раньше вроде как бы мерцание от нее было. Вроде бы тайна какая. А теперь вот она сидит на тубарете, личико густо сметаной обмазала – чтоб белее было; а только вид страшенный от этой сметаны. Волоса чешет:
– Ну-к, глянь, Бенедикт. Чего это у меня тут? Никак колтун?
Раньше ни про какие колтуны речи не было: коса до пят, и все дела. Но теперь ей косу не полагается, Оленьке: как есть она замужняя голубушка, у ней на голове должен быть прибор бабский. А уж возня с этим прибором – не приведи господь. Вот она волоса на пряди разделит, водой намочит али ржавью и давай на деревянные колобашки накручивать. Всю голову обкрутит, ходит колышется, и колобашки эти целый день друг об дружку постукивают. Кудри ей, вишь, надо. И лицо обмазано: ну чистая гарпия.
– Ты зачем это на себя навертела-то?
– А как же? Для красоты. Для тебя же стараюсь.
Бухнется на лежанку:
– Поди сюды, Бенедикт, любиться будем!
– Да хватит уже, сколько можно.
– Поди, поди, не разговаривай.
– Да я ослаб что-то. Переел малость.
– Не выдумывай, ты с утра еще не емши.
– Да ты царапаться будешь.
– Какой царапаться!.. Не выдумывай.
– Да у тебя морда в сметане.
– Вот у тебя вечно предлоги! Несчастная моя жи-и-ись!
И завоет. Но потом перестанет.
– Бенедикт! Поди сюды. Чего это у меня вон тут чешется? Да во-он, вон тут. Вскочило чего?..
– Ничего не вскочило.
– Нет, ты плохо смотришь. Лучше смотри! Свербит чего-то.
– Да нету ничего.
– А чего же свербит-то? Не чирей ли?
– Нет.
– Волдырь, может? Не припухло?
– Нет.
– Может, покраснело?
– Нет, нет!
– А чего же тогда? Вот чешется-чешется, а потом как дернет!.. А вот тут? Бенедикт! Не отвлекайся! Вон тут – нет, дальше! Между лопатками!
– Ничего нету!
– Чешуя, может?
– Нет!
– Перхоть, что ли, нападала? – саднит. Обтряхни с меня.
– Чисто все! Не выдумывай!
– Веснушками, может, обсыпало?
– Нет!!!
– Дак, может, прыщ какой али бородавка! Вот так выскочит – да и помрешь!
– Чистая, говорю, спина! Все мерещится!
– Конечно, раз я страдаю, а не ты, так тебе и все равно! А у меня вот тут под мышкой ломит, Бенедикт!
– Поломит и перестанет.
– Вот другой бы пожалел!.. Вот если я так руку подниму и вот так поверну, сразу ломит! А если я вот так нагнусь, а ногу-то вот так поставлю, у меня немедля в боку колотье, ну-к, погляди, чего у меня в боку-то, мне не видать!..
...Вот однажды и стукнуло: книжку бы. Завалиться бы сейчас на лежанку с книжкой! На дворе снег бесшумно падает, в печи дровешки потрескивают – самое оно: с книжкой на лежанку. Рядом на тубарете миску с огнецами поставить али еще чего вкусного, чтоб за щеку сунуть, и – туда... В книжку... Вот у нас, скажем, зима, а там – лето. У нас день, а там – вечер. И распишут тебе, и разукрасят, что за лето, да что за вечер, да кто куда пошел, да чего на нем надето-накручено, да на какой, может, скамейке над рекой кто присемши, да кого ждет – а мил-дружка, не иначе, – да какие птицы сверху поют, да как солнце садится, да мошки толкутся... И чего из-за реки слыхать, какую песню. И все напишут: как в кустах шуркнет, – мил-дружок на свиданье пришел, – да чего промеж ними сказано, да о чем сговорено... Али кто ладью большую построил и на Море-окиян ее спустил, и сколько народу в ту ладью набилося, да куда плыть хотят, и какое у той ладьи устройство, – все распишут. И как они плывут да меж собой перелаялись, и у кого на сердце против других накипело, как он чернее тучи стал да думу думает... А другие дозналися да говорят: ай, что ж он на нас смотрит, как все равно пес, будет нам от него вред, а ссадим его на остров...
60 
