Последние отзывы

  55  

И теперь ради брата этого убитого ангела, ради человека, любовь к которому выходила за пределы возможного, она шла умолять Артура де Ришмона так же, как той трагической парижской осенью та, которая еще была молодой герцогиней Гийенской, умоляла своего собственного отца, беспощадного Жана Бесстрашного, подарить жизнь Мишелю де Монсальви. Но герцогиня просила напрасно… Повезет ли Катрин?

– Вам холодно? Мне кажется, вы дрожите, – наклонился к Катрин Бастард.

– Нет, монсеньор. Мне страшно.

– Вам? Были времена, Катрин, когда вы не боялись ни пытки, ни даже виселицы… вы шли на нее достаточно гордо, когда Дева Жанна вас спасла…

– Тогда опасность грозила мне одной. Но у меня нет никакого мужества, когда идет речь о том, кого я люблю. А я люблю монсеньора Арно больше себя самой, вы это хорошо знаете.

– Я знаю, – подтвердил ее спутник. – И я также знаю, что любовь способна на самые трудные подвиги. И все же успокойтесь: здесь вам придется встретиться не с врагом, а с принцем, который желает вам добра.

– Именно поэтому я и боюсь. Я меньше бы боялась худшего из моих врагов, чем обиженного друга. И потом, я не люблю этот дом: он приносит несчастье.

Растерявшись от этого неожиданного утверждения, Бастард широко открыл на нее глаза:

– Несчастье? Вы смеетесь? Что вы имеете в виду?

– Ничего, кроме того, что уже сказала. Я родилась совсем рядом с этим местом, монсеньор, и знаю, что все владельцы этого отеля умирали трагически.

– Неужели?!

– Вы этого не знали? Вспомните: Гуго Обрио, который его построил и умер на Монфоконе, Жан де Монтэгю, подвергшийся публичному позору и повешенный; Пьер де Жиак, человек, который отдал руку дьяволу и которого коннетабль велел зашить в мешок и бросить в Орон после того, как отрезал ему кисть руки; ваш собственный отец, герцог Людовик Орлеанский, который ему дал символ – дикобраза, убит; принц Баварский, чья смерть была подозрительной; герцог Жан Бургундский, убит…

– Небеса! Не говорите таких вещей! Вспомните, что Ришмон бретонец, а значит, суеверен. И потом, это угрожает только ему, а вы, насколько я знаю, не хозяйка этого дома.

– Нет. Но трагедии оставляют следы… атмосферу. Здесь не дом милосердия.

Бастард достал платок, вытер лоб и вздохнул:

– Да, моя дорогая, вы можете смело считать себя человеком, отнимающим всякое мужество. Я пытался вас ободрить, а получилось так, что именно вы меня взволновали этими историями с привидениями… А! Мессир дю Пан!

К ним приближался дворецкий коннетабля, спускаясь по лестнице, ведущей в залу для приемов. Дюнуа встретил его с явным облегчением.

– Пожалуйста, мессир, объявите о нас. Кажется, наверху большое собрание?

Слышны были многочисленные голоса, и весь этаж жужжал, как летний улей. Но дворецкий с улыбкой поклонился:

– Действительно слишком большое собрание. Монсеньор приказал проводить мадам в сад, куда он удалился со своим Советом.

Катрин удержала вздох облегчения. Она боялась, что Ришмон вынудит ее к публичному объяснению, как перед королевским судом, где при большом скоплении народа она услышит приговор, но не сможет ничего объяснить.

Шум, заполнявший отель, испугал ее с самого начала. Поэтому она любезно улыбнулась сиру дю Пану, собравшемуся показать ей дорогу. Но дело осложнилось, когда он захотел увести Катрин без ее эскорта, сделав знак овернским сеньорам оставаться на месте.

– Монсеньор коннетабль желал бы выслушать графиню де Монсальви в узком кругу, мессиры. Он хочет, чтобы это несчастное дело сохраняло по возможности оттенок семейного из-за тесных связей его с домом Монсальви.

Амори де Рокморель вышел из ряда, сделал шаг вперед.

– Мы – братья по оружию Арно де Монсальви, а значит, его семья, сир дворецкий. Поэтому мы войдем, нравится вам это или нет! Госпожа де Монсальви в нас нуждается.

– Дайте им войти, дю Пан! – вмешался Дюнуа. – Они будут держаться в глубине сада и подойдут только в случае крайней необходимости. Я это беру на себя…

– Тогда я склоняюсь. Итак, соблаговолите следовать за мной.

Ришмон ждал ее. Одетый в темно-серый бархат без малейшего украшения, он сидел на скамье и беседовал с окружавшими его дворянами.

Овернцы послушно остались у входа в сад, а Катрин в сопровождении Жана Орлеанского приблизилась к коннетаблю и, как если бы он был самим королем, преклонила перед ним колено.

При ее приближении разговор прервался. И хотя голова Катрин была склонена, молодая женщина была уверена, что все взгляды устремлены на нее. На мгновение воцарилось молчание, потом раздался хриплый и неприятный голос коннетабля:

  55