Особенно,... 
22 
— Понимал, — говорит Хордхаус непреклонным голосом. — Тем не менее назначил цену только за прокат.
— Намекаете на то, что я должна заплатить еще? — спрашиваю я.
— Именно, — без зазрения совести отвечает хапуга.
При мысли о том, что останусь без гроша, я внутренне содрогаюсь. Но тут представляю, что менее чем через час увижу Эдвина, и чувствую, что по такому случаю не побоюсь даже влезть в долги.
— Сколько? — спрашиваю я.
У Хордхауса разгораются глаза.
— Если желаете, с вами поедет дрессировщица, — говорит он, потирая белые как мука и по-девичьи изящные руки. Я задумываюсь о том, имеет ли он дело с собаками сам или только дает указания своим подчиненным. — Тогда Чарли даже станцует. Это будет стоить шестьсот долларов. Или же она объяснит вам, как давать элементарные команды. Тогда заплатите триста.
Вообще-то мне уже не жаль и шестисот, тем более что в таком случае не пришлось бы трястись за сохранность Чарли, но как я объясню Эдвину присутствие этой самой дрессировщицы? Мэгги ведь сказала, что собака моя.
Снимаю с плеча сумку, и до меня только теперь доходит, что мы с Мэгги обменялись ими, не переложив из одной в другую даже кошельки, не говоря уже о телефонах. С замиранием сердца достаю кошелек Мэгги. Слава богу! Внутри как раз восемьсот долларов наличными. Как тут не поверить в судьбу?
Приезжаем с Чарли к месту встречи чуть раньше. И хорошо. Нам требуется хоть самая малость времени, чтобы немного привыкнуть друг к другу, к тому же мне необходим собеседник, а у Чарли до того человечески умные и внимательные глазки, что разговаривать с ним все равно что с другом. Только он не отвечает, но, если разобраться, мне это сейчас и ни к чему. — Если он меня разоблачит и если рассердится, надо будет мгновенно исчезнуть, — говорю я. — Тогда я век буду себя корить за то, что воспользовалась планом подруги…
Чарли сидит на пассажирском сиденье и слушает, поводя ушами и наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. Его «брови» в постоянном движении, и кажется, что он тщательно обдумывает каждое мое слово, а знал бы английский — надавал бы советов или по меньшей мере посочувствовал бы.
— По-моему, так сильно я не волновалась даже тогда, когда неслась на свидание, которое не состоялось, — говорю я. — Но в тот раз хоть можно было не прятать чувств, а теперь надо выглядеть холодной, как мумия. Может, взять и удрать, пока не поздно, а?
Чарли переминается с лапки на лапку, словно говоря, что тоже взволнован. Едва сдерживаюсь, чтобы не улыбнуться — я вхожу в образ и не позволяю себе даже говорить в привычном темпе.
В это мгновение меня охватывает почти непреодолимое желание отказаться от бредовой затеи, но на приборной панели мигают часы — ровно семь. И рука сама собой ложится на дверную ручку. Беру крошку Чарли, выхожу из машины и едва успеваю сделать пару шагов, как замечаю человека, направляющегося от входа на стоянку прямо ко мне.
Все повторяется. Щелчок магического переключателя, другая жизнь, поразительная насыщенность красок вокруг, волнующие ароматы и острое желание радоваться каждой минуте…
Эдвин останавливается футах в пяти, я вздрагиваю и сознаю, что стою как вкопанная. Хорошо еще, что не видно моих сумасшедших глаз.
— Кэти Хайленд? — спрашивает Эдвин, глядя на меня со сдержанным любопытством.
Не могу поверить, что передо мной действительно он. Такое чувство, что я прочла заклинание и очутилась в собственной мечте.
— Да, — отвечаю я голосом, которого сама не узнаю.
Эдвин мгновение колеблется, будто что-то пытаясь воскресить в памяти, потом с улыбкой кивает и протягивает мне руку.
— Эдвин Сэндерс.
Сэндерс! — эхом отдается в моем сознании. Ради того чтобы узнать эту фамилию, я была готова на любой подвиг, не моргнув глазом отдала бы все, что у меня есть, бросила бы любимый город и работу, а теперь стою как изваяние и не могу даже улыбнуться.
— Очень приятно, — выдавливаю я из себя, хоть избитые любезности все это время представлялись мне несовместимыми с образом Эдвина.
— И мне, — говорит он, протягивая руку.
Жмем друг другу руки. Я радуюсь, что мой шрамчик скрыт под тонкой коричневой тканью перчатки, и вместе с тем всем сердцем жалею об этом. Ни один другой мужчина ни до, ни после Эдвина не восхищался этой почти неприметной белой черточкой внизу моей ладони, которая, если разобраться, отнюдь не украшение. Бог знает почему, но я вдруг чувствую острую потребность стянуть дурацкую перчатку и снова показать Эдвину шрам, но усилием воли опускаю руку и смотрю на собачку, которую держу в другой руке.
22 
