65 
Ночевал Подорогин в спальне, но не в постели под балдахином — в гардеробной, куда из вестибюля перетащил кушетку, а из библиотеки конференц-зала Конан Дойля и Чехова. К тому же гардеробная была единственным помещением на этаже, о существовании которого не подозревали уборщицы (с того момента, как очнулся в коридоре на полу, он больше ни разу не показывался им на глаза, отсиживался во время утренних «зачисток» в своем убежище).
За неделю, прошедшую после пьяного приключения в аэропорту, он не притронулся к спиртному, похудел на два килограмма (в сауне имелись медицинские весы) и прочел столько, сколько до этого, наверное, не прочел за всю свою жизнь.
Понемногу и наверняка в нем сходил интерес к чему бы то ни было, связанному с таинственным депо, пророчествами на рисовой бумаге и шумихой вокруг «расстрельной» кинопленки. События начала года изглаживались из памяти, как приметы опасного недуга после выздоровления, так что иногда он не мог отделаться от наваждения, что все это случилось с кем-то посторонним, не с ним. Единственной раной, продолжавшей кровоточить даже при ничтожном раздражении, были мысли о дочерях, особенно о младшей, но и эти мысли он со временем научился вразумлять беззаветной убежденностью в том, что его неведение, сколь мучительно оно бы ни было для него, дочкам только на пользу.
Он взял привычку подолгу задерживаться у панорамного окна в столовой и смотреть сверху на город, на толпу. Точно так же, очевидно, он мог бы подглядывать в трубу за марсианами либо в микроскоп за инфузориями, с которыми его не связывало ничего. Его отношение к толпе — смотрел ли он на нее с высоты птичьего полета, двигался ли среди нее — сосредоточивалось где-то посредине между созерцательным и исчислительным восприятием, в той неуловимой текучей области, что описывалась исчерпывающей русской формулой «считать ворон». Толпа заполняла не только городские улицы, но и окружала его в гостинице. Если б его попросили вспомнить лицо кого-нибудь из портье или охранников, он вряд ли бы вспомнил хотя бы одного. Запоминанию требовался мотив, интерес, а такого интереса у него сейчас не было ни к кому.
Как-то ночью, спустившись по пожарной лестнице и взломав дверь, он пробрался в давешний дешевый номер на девятом этаже. Номер пустовал. Из распахнутого холодильника по-прежнему несло тиной. У порога балкона все так же стояла талая вода. Подорогин просидел в темноте на кровати с плоской промозглой постелью несколько часов. Изредка, будто прислушиваясь к чему-то, он тянулся к телевизору на тумбочке, проводил пальцами по холодному пыльному экрану и думал, что этот пустой номер сейчас самое дорогое для него место, что этим горизонтальным рубежом ограничивается его прошлое.
В первую субботу апреля сотка, о существовании которой он уже стал забывать и которую включил лишь потому, что запнулся о нее в тренажерном зале, разразилась сигналом об SMS-передаче. Анонимное послание состояло из семизначного числа и символа «решетка». Это был телефонный номер. Подорогин набрал его. Изуродованный помехами голос автоответчика продиктовал другой семизначный номер, на который он должен был позвонить в течение пяти минут с «наземного» аппарата в спальне. Промокая полотенцем лицо и думая, что изменилось бы, включи он трубку не сейчас, а несколькими минутами позже или вообще на следующий день, Подорогин отправился в спальню. Телефакс на прикроватной тумбочке зазвонил прежде, чем он успел дойти до него.
Он снял трубку:
— Алло.
В наушнике что-то щелкнуло, засвербело, и на приемный пюпитр «Панасоника» крохотными толчками поползло мелованное полотно факса. Подорогин посмотрел на часы: половина третьего пополудни. Дождавшись, пока лента остановится, он оборвал ее, бросил на ковер и опустился со вздохом на кровать.
Так он сидел минуту-другую, пока в кармане халата не заголосила сотка. Тон звонка был необычен и напоминал сжиженный вой тревожной сирены. Подорогин достал телефон — на дисплее чернела строка «Конф. номер» — и включил прием:
— Алло.
Однако ответа не было и в этот раз.
Он подобрал хрустящий свиток факса и расправил его: «Кемпер Мерс на заднем дворе ante 20:04 вклю…» Сообщение было набрано петитом и обрывалось на полуслове — вернее, продолжалось непролазной символьной абракадаброй, вызванной сбоем алгоритма кодирования.
Подорогин снова посмотрел на часы: без шести минут восемь. До обозначенного в факсе срока оставалось восемь минут. Еще не вполне сознавая, что делает, он вышел в вестибюль и быстрым шагом направился к лифту. Когда дверь кабины распахнулась и мальчишка в ливрее удивленно воззрился на его халат, он пояснил коротко: «Нет времени», — нахлобучил на голову капюшон и скомандовал:
65 
