48 
Эта мысль действовала как бальзам на его раны, которые постоянно болели и с которыми он давно смирился.
Когда Сара наконец пустила лошадь шагом, Кейс позволил Сверчку приблизиться к маленькой кобылке.
– Ничто не успокаивает нервы лучше, чем небольшая прогулка, – ровным тоном произнес Кейс.
Сара прищурилась, но ничего не сказала.
– Или стоит проехать еще несколько миль?
Чувство юмора победило в ней раздражение. Она засмеялась и покачала головой.
– Ты и Коннер.
– Что у нас общего?
– Вы можете быстро справиться со мной.
– Это потому, что ты недостаточно закалена, чтобы жить в этом мире.
– Ют считает, что я ангел.
Кейса это нисколько не удивило.
– Когда больной, раненый человек приходит в себя, видит, как свет лампы освещает сзади твои волосы, чувствует прикосновение прохладных и деликатных рук к своему телу… – Кейс замолк, затем пожал плечами. – Юта вряд ли можно упрекать за то, что он увидел в тебе ангела милосердия, – заключил он.
Щеки у Сары вспыхнули.
– Никакой я не ангел, – возразила она. – Спроси у моего брата.
– Я не подвергаю сомнению твои слова. Это Юта надо убеждать.
– Я пыталась. Но это все равно что пытаться скале читать Шекспира.
– Ты не должна забывать, что Ют сравнивает тебя с другими женщинами, которых знал, – сказал Кейс.
Сара поморщилась:
– Лола хорошая женщина. Резкая, но очень порядочная.
– Ты лишь наполовину права, – пробормотал Кейс.
– Что ты имеешь в виду?
– Большая Лола стала легендой в некоторых краях.
– Это было тогда, – решительно возразила Сара. – С того времени, как Лола появилась на ранчо, она не делает ничего, за что следует извиняться.
Кейс прищурил глаза.
– Ругательства не считаются? – бесстрастным тоном спросил он. – Тогда ясно.
– Что тебе ясно?
– Ангел милосердия с лексиконом, который может напугать обитателей преисподней. Конечно, я знаю об этом лишь понаслышке. Это вообще может быть чистейшая ложь.
Щеки у Сары снова запылали, и причиной того был отнюдь не студеный зимний воздух.
– Я уже сказала, что никогда не была ангелом, – возразила она.
Его глаза засветились – это было некоторое подобие улыбки. Но сколько Сара ни смотрела на Кейса, улыбки как таковой она так и не дождалась.
– Мне нужно было тебя побрить, – сказала она.
– Почему? – спросил Кейс, удивляясь перемене темы разговора.
– Я уверена, что ты улыбаешься, но за такой щетиной мне не видно.
– Сейчас слишком холодно ходить без меха, – только и сказал Кейс.
– Не было бы так холодно, если бы ты спал в хижине.
Сара сама не понимала, почему ее обижало, что Кейс переселился из хижины; тем не менее это было так.
– Я и без того слишком долго пролежал в твоей кровати, – без обиняков сказал он.
Не сказал он лишь про то, что ее пахнущие розами покрывала снились ему и тогда, когда он спал снаружи. Он просыпался в состоянии возбуждения. Тело его ныло, и эта ноющая боль, покидая его лишь ненадолго, могла вернуться в самый неподходящий момент.
Например, сейчас.
Чертыхнувшись про себя, Кейс изменил положение в седле. Но толку от этого было мало. В его положении ему вообще лучше было не ездить верхом.
– Почему ты не спишь рядом с Коннером? – спросила Сара. – Возле печки места достаточно.
– Твой брат брыкается, как молодой бычок.
– А что ты собираешься делать, когда выпадет снег?
– То, что делал всегда.
– Что именно? – заинтересовалась Сара.
– Выживать.
Это слово резануло Сару.
– Жизнь состоит не из одного выживания. В ней много другого, – возразила Сара.
– Да. Есть эта земля.
– Я имею в виду надежду, смех, любовь…
– Они умирают вместе с людьми. А земля – нет. Она остается всегда.
Его взгляд и тон сказали ей, что тема закрыта для дальнейшего обсуждения.
Некоторое время Сара хранила молчание. Однако ее мучило любопытство относительно прошлого Кейса, и она отважно спросила:
– А что все-таки произошло?
– Когда?
– Почему для тебя не существует надежды, смеха, любви?
Кейс не ответил.
– Это как-то связано с Эмили? – спросила Сара. – Может, она убежала с другим мужчиной и разбила тебе сердце?
Кейс резко повернулся и уставился на Сару. Это был взгляд, который способен был заморозить пламя.
– Что ты сказала? – тихо спросил он.
У Сары вдруг пересохло во рту. Она уже проклинала себя за то, что дала выход своему любопытству. Проглотив комок в горле, она объяснила:
48 
