Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
37 
IV ДЕЙСТВИЕ
I Картина
Сад, облитый металлическими потоками луны. Синеватый гравий, черные кусты. В глубине — терраса виллы, белесая балюстрада и справа ступеньки, веером заворачивающие вниз. За террасой — стеклянная дверь. Из сочной черноты цветущих кустов выходит на лунный гравий фигура Ганнеса. Он принужден ждать утра, чтобы войти в дом и убить Господина Морна. Проникнуть в спящий дом он не решается — слишком рискованно, примут за грабителя, расположение комнат он не знает — разбудит челядь. А ждать у себя в гостинице он не может — слишком привлекает его эта белесая каменная вилла, где (по словам им встреченного по пути почтальона) живет его соперник — не король, а хищный и хитрый соперник — этот Господин Морн, который сперва увлек, а затем бросил (так, по крайней мере, Ганнес понял из довольно смутного письма, им разорванного на клочки), бросил Мидию. Монолог Ганнеса. Его ожидание. Лунное наводнение. И вдруг, тихо поблескивая, медленно раскрывается стеклянная дверь на меловой террасе, появляется фигура Господина Морна в легких, светлых ночных одеждах (белые шелковые штаны и такая же рубашка) и, с медленной гибкостью поднявшись на белую балюстраду, что тянется вдоль довольно высокой террасы, ступает босыми серебристыми ногами по балюстраде этой — блаженно и дико улыбаясь полной луне и чуть покачивая раскинутыми руками. Ганнес гакнул и выстрелил. Господин Морн зашатался и соскользнул по ту сторону балюстрады. Пуля звонко вызвездила стекло двери за террасой. Господин Морн, скрытый балюстрадой, свежо смеется, поняв, что вот он ходил во сне, что-то разбудило его — и как хорошо, что он упал налево, а не направо, вниз, на крепкий гравий садовой площадки. Ганнес окликает его, подбежав к лестнице. Смех Морна затих. Он подымается из-за балюстрады и медленно и твердо начинает спускаться по ступеням к Ганнесу. Как все люди, только что проснувшиеся, Морн ясен и безбоязнен. Ганнес говорит ему: «Я смерть твоя, я пришел за тобой». Морн внезапно попятился назад, кричит: «Стреляй, стреляй, пока я не проснулся!» Меж тем на террасу из стеклянной двери выбежали двое полуодетых слуг. Ганнес спрашивает: «Ты боишься?» Морн: «Да, но я готов. Стреляй». Ганнес метнулся, выстрелил и тотчас же скрылся в лунной черноте. Господин Морн рухнул на ступень. К нему кидаются слуги. Поднимают его. Тревожно и суетливо переговариваясь, уносят в дом.
II Картина
Комната Дэндилио. Клетка с попугаем в глубине между двух окон. Голубые розы стенных обоев. По комнате, по серому ковру, шагает, мечется Клиян. Монолог из междометий. Он в безудержном, откровенно животном ужасе. Заглядывает в окно. Осторожно прикрыв за собой дверь справа, входит на цыпочках Дэндилио. Клиян, дрогнув, круто обернулся. Дэндилио: «Элла уснула». Клиян: «Что же это такое… Боже мой… Что же это такое…» Из их диалога выясняется: вспыхнул новый мятеж — против Тременса. Ибо пришла весть, что король жив, собирается вернуться и, по слухам, уже в пути. Романтической бурей чернь хлынула на диктаторов. Клиян и Элла бежали и вот нашли приют у тихого, ясного Дэндилио. Тременс еще борется где-то. Но бури не остановить. Народ уже занял дворец, выметает сор, моет окна, рассыпает цветы, готовя дворец к въезду страстно ожидаемого короля. Дэндилио мало занимает все это. Он весел и легок, как всегда, и только заботится о том, чтобы Клиян своими вскриками — вскриками затравленного, кружащегося зверя — не разбудил бы Эллы, уснувшей после бессонной ночи в соседней комнате. Дверь налево вылетает: в разорванном, окровавленном пальто тяжко врывается Тременс. Тременс: «Все кончено». Дэндилио: «Тсс… Элла спит». Тременс рассказывает, как ему удалось бежать от законных мятежников; как старики уже собрались в сенате; как толпы на площадях поют песни, сочиненные королем. Клиян жалок Тременсу в своей трусости. Сам Тременс холодно принимает неудачу и почти неизбежную гибель. Лихорадка снова трясет его. Выходит из двери направо Элла. Бросается к отцу. В первый раз за всю трагедию он обращается с нею, как отец с дочерью. Продолжает рассказывать: пришла достоверная весть, что король, бежав с женщиной, им любимой, но имени которой не знает никто, прожил вот эти три месяца за границей, и теперь объявился и будет назад. Элла начинает в глубокой тоске соображать что-то. У ней вырывается имя Морна. Тременс мучительно дрожит от лихорадки, трет лоб рукой. Дэндилио спокойно и весело рассказывает, что однажды в передней у Тременса он видел двоих вошедших, из которых один обращался к другому «Ваше величество», не заметив Дэндилио, который зашел за вешалку. Тот, к которому так обратился говоривший, рассмеялся чему-то и стал подниматься по лестнице, другой остался внизу на улице{37}. Дэндилио оста<ва>лся спрятанным, пока «его величество» не сошел вниз. Тогда, как, может быть, Тременс вспомнит, он, Дэндилио, зашел к нему, но Тременс ничего не сказал ему о своем госте. Теперь Тременс, слушая беспечный рассказ Дэндилио, начинает все понимать. «Морн, Морн!» — кричит Элла. Дэндилио весело кивает. Тременс вдруг проясняется, тихо говорит старику: «Но ведь помнишь дуэль? Он ведь должен <был> убить себя». Дэндилио спокойно кивает головой: «Жизнь сильнее смерти». Клиян, за все время этих разговоров — не принимая в них никакого участия — мечется по комнате, подходя то к одному, то к другому — спрашивал, заклиная бежать. И все по-своему отталкивают его. Элла, поняв, что Морн завлек жену Гануса (и теперь узнав об их столкновении), прониклась сразу женским истерическим презрением к личности короля (перед которым она благоговела, несмотря на ее участие в работе отца — каковое участие имело другую подкладку: забыться). У Эллы только одно — любовь к Ганусу. У Тременса: холодная улыбка, холодное сознание гибели и вот теперь какое-то злорадное чувство, основанное на том, что король такой же слабый человек, как все, и что рано или поздно эта слабость скажется и в управлении его, ибо каждая духовная черта в человеке должна — хоть будь она ревностно таима — выразиться когда-то в каком-нибудь действии — в действии дурном, если черта эта дурная, в хорошем, если наоборот. У Клияна — все растущий страх перед смертью. У Дэндилио — спокойное и как бы лучистое отношение ко всему: для него все в мире — игра, всегда одинаково занятная, всегда одинаково случайная. Вот Клиян шарахнулся от окна. Кричит: «Идут, идут!» Метнулся в дверь направо. Тременс говорит спокойно дочери: «Только помни — молчи. И тебя тогда не тронут». Дэндилио сыплет зерно попугаю, щелкает пальцами сквозь решетку. Слева вошли пятеро солдат с офицером. Офицер подходит к Тременсу. Офицер: «Оружие». Тременс пожал плечами. Офицер обратился к солдатам: «Расстрелять». Дэндилио все играет с попугаем. Офицер с пистолетом в руке подходит к нему. Спрашивает: «Вы кто?» Старик отвечает спокойной шуткой, объясняет наивно, что вот он, Тременс, его друг. Элла метнулась к отцу, который стоит посреди комнаты. Офицер, указав на Дэндилио: «Расстрелять». Элла, захлебываясь, закричала, что народ обманут, что король просто пошлый искатель приключений, похититель чужих жен, трус. «Расстрелять», — говорит офицер тем же тоном. Те втроем стоят посреди комнаты, вокруг — спокойные солдаты. Офицер толкает дверь, что направо, дулом пистолета, выходит. Через мгновение слышен отчаянный лепет Клияна, который клянется, что хоть он и принадлежал к мятежникам, но всегда стоял за короля. Офицер зовет солдат и пленных. Солдаты, Тременс, Элла и Дэндилио проходят направо. Слышен опять голос офицера: «Всех четверых расстрелять». Офицер затем выходит, проходит справа налево. Сцена пуста. За дверью направо слышно: дикий, нестерпимый вопль Клияна, который захлебывается, молит, клянется, рыдает. Два-три раза Тременс прерывает его холодным окриком. Нараспев вдруг заговорила Элла, выливая свою тоску, словно она одна и вот бредит. Выстрел — голос Эллы оборвался. Снова кричит Клиян. Выстрел. Клиян продолжает неистово вопить. Выстрел. Голос Клияна что-то тихо и как-то буднично говорит. Выстрел. Все тихо. Выходят и, как офицер, проходят справа налево солдаты, хмуро-спокойные. Сцена опять пуста. Затем слышно: стон справа, и ползком из открытой двери, зажимая грудь, тянется Тременс. Его прерывистый монолог: «Мечта, ты победила…» Упал ничком. Умер.
37 
