142 
— Вот изволь тут быть мыслителем, — сказал Миша, силясь снисходительно улыбнуться, но видно было, что он задет.
— С днем рождения, — небрежно поздравила Варга.
— У тебя день рождения, черт! — воскликнул Миша и принялся хлопать Даню пухлой рукой по плечам и спине. — Старик, почему же ты молчал? Девятнадцать? И все еще ничего для славы? Поздравляю, старик, но надо развиваться, развиваться! Смотри на меня — я ничего не понимаю, но стараюсь! Как мы будем отмечать? Что ты нам принес в подарок? — Ему казалось, что это смешно. По Даниному лицу мелькнула тень обиды, и он стушевался. — Я шучу, Даня, шучу! Хочешь «Происхождение видов»?
— Да не надо ничего. Я не люблю этот праздник.
— Я тоже не люблю, — закивал Миша, — шестнадцать, а что я такое?!
— Именно, — сказала Варга. — Ладно. Куда мы пойдем?
— Разве ты не останешься?! — балаболил Миша. — Останься, будет селедка…
— Нет, мы уходим, — решила Варга за них обоих. — Куда сегодня?
— Вообще-то, — сказал Даня не очень уверенно, — меня звали сегодня в одни гости…
— Что, опять кто-то нудный? Вроде твоих фасонов?
Миша преувеличенно расхохотался.
— Нет, сегодня другое. Журналист знакомый, так, виделись пару раз. Но тебе, может, интересно…
— Журналист, — неопределенно протянула Варга. — Это на всю ночь?
Миша сделал огромные глаза.
— Не думаю, — сказал Даня. Ему было неловко.
— Это жаль. Впрочем, ладно. Только не заставляйте танцевать.
— Как хочешь.
— Тогда пойдем. Погоди, мне надо нарисовать лицо.
— Это на час, — скорбно сказал Миша.
— Тебе-то что, — сказала Варга и присела к столу. — Выйдите оба.
— Куда же мы выйдем? — возмутился Миша. — Я читаю!
— Ты все равно ничего не понимаешь. Идите в кухню.
— В кухне Тамаркина, — жалобно сказал Миша, но Даня не спорил: ему интересно было поговорить с Тамаркиной. Почему-то она была приятна ему, хотя он до сих пор не понимал, что она делает у Остромова.
Тамаркина в самом деле была в кухне, обваливала в муке корюшку и метала ее в кипящее масло, и над плитой висел чад. На Тамаркиной было синее холщовое платье и темный передник. Даня думал, что их погонят и отсюда, — еда давно была священнодействием, присутствие при готовке неприличием, — но она улыбнулась ему с нежданной лаской, словно их и впрямь связывала общая тайна.
— Даня пришел, — сказала она нараспев. — Рыбки хошь?
— Нет, Катерина Иванна, спасибо.
— А напрасно. Огуречинка свежая.
Корюшку называли огуречинкой за огуречный дух, будто бы исходивший от свежепойманных особей, но Даня корюшки не ловил, а в жареном виде она чадила, как всякая жареная рыба. Он ее терпеть не мог.
— Вы будете в пятницу? — спросил он.
— Буду, чего ж. Он тетрадку дал, вот занимаюся.
«Рыбой, что ли?» — хотел спросить Даня, но сдержался. В Тамаркиной было нечто, вызывающее уважение: может быть, бранчливая, сварливая ее доброта, которой Воротниковы не видели, а Даня чуял.
— Что за тетрадка? — спросил он.
— Да мысли на расстоянии, — ответила Тамаркина охотно, не смущаясь Мишиным присутствием. — С сестрой я поговорила уж.
— Далеко сестра-то?
— А под Псковом. Я в июне-то ездила.
— И что слышно?
— Да хорошо, — сказала Тамаркина, перекладывая на блюдо готовую корюшку. — Муж только плох у ей.
— Болеет?
— Болеет-то ладно, он всегда у ней больной, а вроде как мешает. Я в пятницу спросить как раз хочу. Как он меж нами встанет, так слабей слышно.
— Помехи, я читал, — авторитетно сказал Миша. — У нас кружок радиолюбителей. Радиоволны не проходят через бетон. У вашей сестры муж бетонный.
— Он бетонный, а ты балабол деревянный, — беззлобно сказала Тамаркина. Она вообще как-то смягчилась в последнее время.
— Погодите, — сказал Даня. Он не слишком верил Тамаркиной, но ему было обидно, что он до сих пор не освоил простейших вещей, а между тем Тамаркина, простая душа, запросто беседует с сестрой из Пскова. — То есть вы прямо слышите ее?
— А что ж, я и до того слышала. У ней когда первый муж помер, я так и слышу: авававава! Она девчонкой еще была, всегда так плакала: авава! Что ты, думаю, Полина, где ты? А она ничего, только авава. Потом уж узналось, что в тот самый вечер он и того.
— Но сейчас легче стало?
— Сейчас-то конечно. Там написано, как. Надо в воздухе нитку сделать и тянуть, а я прясть-то когда еще умела. Так и выпряла. Три часа до Пскова пряла, в облако попала, через облако тянула.
142 
