Особенно,... 
241 
Всю ночь он обдумывал, как позабористей приложить новоявленных масонов, и предполагал даже составить из этого пьесу, а если повезет, то и кино-драму. С утра он отловил Плахова, сочинявшего еженедельный обзор происшествий: два самоповешения, три самоотравления, групповое изнасилование в парке «Сан-Галли» близ завода «Кооператор». Ужасное место был этот Чубаров переулок.
— Слушайте, это, Плахов, — сказал Кугельский с американской репортерской деловитостью. — Тут у меня наклевывается дельце. Донесли информацию. Но это получается по вашей части, так что я не хотел бы влезать, понимаете? Надо же корректность. Вы как, возражать не будете?
— А что, по чубаровскому делу? — заинтересовался Плахов.
— Да нет, поважней, — многозначительно сказал Кугельский. — Дела политические. Масоны у нас в Ленинграде завелись, представляете себе?
— А, это, — сказал Плахов и несколько помрачнел. — Да чего про это писать-то. Это ж не убийство, не насилие. Собирались дураки, игрались…
— Нет, но то есть как?! — возмутился Кугельский. — Как это игрались? Вы не понимаете, это ведь политика. Они хотели установить другой строй.
— Ах, ну какой строй? — скучно сказал Плахов. — Три с половиной сумасшедших, из которых песок сыплется. Взяли и взяли, я слыхал про это, это вообще не по уголовной части. ГПУ занимается.
— Нет, но все-таки… Вдруг ваша епархия…
— Не моя, — брезгливо сказал Плахов. — Хотите — пишите. Хотя мой вам совет — не трогайте вы это дело. Если бы вы по чубаровских писали, это я понимаю. Это сволочи, мрази опаснейшие. И тунеядцы все. А эти — ну, что вы будете их… и так ведь Богом обиженные…
— Ну, это я разберусь, — высокомерно сказал Кугельский. — Вы просто не понимаете всего, так сказать, смысла…
И он отправился на Гороховую, 2.
Пропуск ему выписали на удивление быстро, но потом некоторое время гоняли с этажа на этаж, поскольку о деле ленинградских франкмасонов никто толком не был осведомлен. Отправили его сначала в шестое управление — по борьбе с церковью и сектами, как объяснил ему вежливый юноша с черными петлицами и странными на них эмблемами: гвоздь и гроб. Хотя, если вдуматься, что же странного: забиваем гвоздь нового в гроб старого. На рукаве молодого человека алел равнобедренный треугольник.
Кугельский послушно протопал на пятый этаж, в шестое управление, расположенное в комнате 5-25. Но там почти такой же строгий юноша сказал, что никакого дела франкмасонов они не ведут, а обратиться товарищу корреспонденту, скорей всего, надлежит в иностранный отдел, потому что франкмасоны — наверняка по их части. Франки же, не кто-нибудь. И он ровно усмехнулся, и Кугельский заметил, что эмблема у него была — звезда и крест, а на рукаве алели уже два треугольника, то есть он был лучше предыдущего.
Иностранный отдел располагался в другом здании, на Литейном, и Кугельский добросовестно доехал туда — было уже часа два пополудни; там пропуск выписывали куда неохотней, звонили в редакцию, проверяли, служит ли такой-то, — будто удостоверения мало, — и все затем, чтобы после получасового томления в приемной к Кугельскому вышел молодой человек, столь похожий на первых двух, что казался их третьим близнецом, только эмблема у него была — земной шар и серп, как бы серпом по шару. И треугольника было три, почти до локтя. Молодой человек смотрел на Кугельского с глубоким сочувствием и был настолько же вежливей первых двух, насколько портье в гостинице для иностранных туристов вежливей буфетчика на станции Любань. Он сказал, что весьма сожалеет, но никакого франкмасонского дела в иностранном отделе не ведут и не знают и что лучше всего товарищу Кугельскому прямиком обратиться в четвертый отдел, по борьбе с бывшими дворянами, офицерами и их террористическими группами. «Это, по видимости, к ним. Миллионная, 14».
Кугельский про себя загадал: если и там не знают — значит, Одинокий соврал. Но там внезапно улыбнулась ему удача. Пропуска там вовсе не понадобилось — позвонили наверх, и вышел к нему молодой человек хуже трех прежних, маленький, с подозрительно острыми зубами и с эмблемой в виде черепа, а под ним вместо косточек два скрещенных указующих перста. И на рукаве у него был не треугольник, а квадрат.
Молодой человек посмотрел на Кугельского и его удостоверение особенно ласково, и Кугельский робко улыбнулся ему в ответ.
— Славный вы какой, — сказал молодой человек с квадратом. — Какой мяконький.
241 
