Близняшка гримёрши умирала. Гримёрша старалась сделать умирание близняшки максимально комфортным и безболезненным. Не из любви. Не из сострадания. Просто в близняшке умирала значительная часть самой гримёрши. Или даже так: она сама. Так что максимальный комфорт и как только возможно большее количество морфина были не для близняшки. А как бы для себя самой.
А Вика в это время училась в нархозе на факультете «Планирование производства». На том самом факультете, который в своё время закончила её умирающая сейчас тётя.
После тётиных похорон Вике было непросто. Мама впала в тяжёлую депрессию, а папа был в рейсе.
– Это понятно! – говорили соседи, знакомые, жёны моряков и все кому не лень. А не лень было многим, потому что молодая женщина умерла. Это вам не то же самое, что молодая женщина родила. Ну, родила и родила. Пару раз вспомнят, мол, девка с первого подъезда в подоле родителям принесла, надо было лучше воспитывать, и забудут. А тут молодая женщина умерла. Двоих малых деток оставила на мужа. Муж-то сразу бабу найдёт, не смотри, что смотреть не на что! А деткам – горе, грусть-тоска. Мачеха со свету сживёт, будет в голоде-холоде держать. А у той молодой, что умерла, сестра-близняшка. Слегла сразу после поминок, да так и лежит на постели, ни рукой, ни ногой пошевелить не может. Дочь её даже подмывает. Во как срубило!
– Это понятно! – говорили все кому не лень. – Близнец в гробу! На собственном отпевании постоять, себе на крышку гроба ком земли бросить, на собственных поминках себя самого помянуть, глядя на своё фото с траурной лентой. Себя похоронить – это самый сильный сляжет!
И тут они, языкатые, были правы. Близняшка и гримёрша были копиями друг друга. Если другие близнецы стараются как-то отличаться, подрастая, – так им надоедает быть одинаково одетыми в родительском доме, – то гримёрша и близняшка наоборот. Не сговариваясь, они красили волосы в один цвет, цветовая гамма макияжа давно и прочно была выбрана единая для них обеих гримёршей. А с тряпками и того проще. Викин папа давным-давно привозил из рейса всего женского тряпья по две пары – жене и близняшке жены. Жадным он не был.
И хотя близняшка сильно похудела, но гримёрша похоронила себя. Просто сильно похудевшую.
Похоронила и слегла.
Папа успел прийти ко вторым похоронам. И похоронил ещё раз уже похоронившую себя жену. Для него это были первые похороны жены. А для жены – вторые похороны себя. Но как ничего не помнила о своей поездке в сумке в возрасте девяти месяцев Вика, так ничего не знала мама-гримёрша о своих вторых похоронах. И слава богу. Ей на всю недолгую, оставшуюся после первых похорон самой себя жизнь хватило впечатлений. Настолько хватило, что через край перехватило, и у неё как будто сгорели предохранители. Она, не вставая с постели, буквально за месяц похудела до состояния близняшки в гробу. И, похудев до близняшки, гримёрша сразу умерла.
Викин папа очень сильно горевал. Нет, он не кричал страшным голосом, не кидался в могилу, не бился головой об крышку гроба. Он спокойно делал всё, что нужно. Организация похорон, поминки, бесконечные соболезнования друзей, приятелей, знакомых. Он стоял и кивал. Благодарил за сочувствие. И никто не заметил, как Викин папа горевал. Жёны моряков экипажа судна даже перешёптывались между собой, мол, смотрите, какой спокойный! Аж противно! Вот так ждёшь их месяцами… Годами! Всё для них, всё ради них, а сдохнешь – спокойно закопает, не проронив ни слезинки. Чуть не улыбается, скотина! И только жена капитана, даже на кладбище дымя своей вечной иностранной сигаретой, рявкнула шептуньям, что они тупее ста подвалов. А в том южном приморском городе присказка «тупой, как сто подвалов!» – это даже не диагноз, а приговор. Жёны моряков экипажа тут же замолчали. Капитанша рявкнула! Никто из жён моряков не хотел, чтобы её муженёк вылетел из экипажа. Капитанша имела на капитана такое влияние, что начальник Черноморского морского пароходства и рядом не стоял. Капитан вот уже тридцать лет был без ума от своей супруги – и в подробностях начинал мечтать о ней ещё на подходе к отечественным территориальным водам. И если кому-то что-то – из членов экипажа – было надо, он не шёл к капитану. Он отправлял к жене капитана свою жену.
Капитанша, в отличие от прочих жён моряков экипажа, даже не подошла к помполиту. Ей было невыносимо думать о том, чего ему стоят эти кивки, эти благодарности за соболезнования, эти «почти улыбки» – растянутые протоколом губы. Неужели же взахлёб рыдающая жена четвёртого механика на самом деле думает, что она из-за смерти гримёрши страдает больше, чем вдовец?