Последние отзывы

  242  

• Не было и нет во всей подлунной
• Белоснежней плеч.
• Голос нежный, голос многострунный,
• Льстивая, смеющаяся речь, —

запрокинув голову, читала Маркарян. Длинная ее шея смутно белела в сумраке.

— Господи! — заговорил Ять громко, дождавшись конца чтения. — Какие вы все милые, чудесные, бесконечно славные люди! Как трогательны ваши сборы, на которых пьют, только чтобы преодолеть смущение, столь свойственное высоким, чистым душам, стесняющимся слишком патетических разговоров! Как я люблю вас всех, право, и как я счастлив, что все вы снова вместе, что Бог сделал меня вашим современником, что он кладет краски так густо…

Он заметил вдруг, что его никто не слушает. На концах моста по-прежнему читали стихи, молодежь чокалась и хохотала — застолье было уже неуправляемо. Однако в этом невнимании померещился ему не только апогей общего веселья, когда уже не до тостов, но и, знак подчеркнутого отчуждения: он не был с ними в самое трудное время, не участвовал в противостоянии и не заслужил нынешнего праздника — и пьяное его умиление было сродни беззаконной радости инвалида, получившего пулю в колено в первом же бою и теперь празднующего победу вместе с теми, кто ее завоевал.

— Не говорите глупостей, — услышав его мысли, как если бы они были произнесены вслух, строго сказал Грэм. — Считать себя лишним всегда соблазнительно, особенно когда каждый человек на счету. Все, что было сказано, — услышано; сказанное — хорошо.

Тут встал Працкевич; он улыбался дрожащей, судорожной улыбкой, словно боясь, что в любую секунду может утратить власть над собою — и заранее извинялся за припадок безумия; обычно он старался пережидать приступы у себя в царскосельском доме, вдали от всех, но иногда сумасшествие настигало внезапно, и он не успевал спрятаться. Теперь он слишком нервничал: любое напряжение — будь то напряжение счастья или отчаяния — опасно было для его больного мозга; и чтобы не провалиться в трясину, он хватался за стихи с их безупречной кристаллической структурой.

• Холодный ветер от лагуны, —

читал он, не переставая криво улыбаться, —

• Гондол безмолвные гроба.
• Я в эту ночь — больной и юный —
• Простерт у львиного столба.

• На башне, с песнею чугунной,
• Гиганты бьют полночный час.
• Марк утопил в лагуне лунной
• Узорный свой иконостас

• В тени дворцовой галлереи,
• Чуть озаренная луной,
• Таясь, проходит Саломея
• С моей кровавой головой!

Здесь голос его взлетел и оборвался; разумеется, стихи были выбраны не просто так. Каждый вчитывал свое в их всеобщую, странноприимную музыку, насыщал ее собственным смыслом, — и несчастный граф, со своей больной головой, уж, конечно, представлял эту голову окровавленной, отделенной от неуклюжего квадратного тела, несомой сквозь мрак, сквозь ужасные средневековые видения.

• Все спит: дворцы, каналы, люди,
• Лишь призрака скользящий шаг,
• Лишь голова на черном блюде
• Глядит с тоской в окрестный мрак, —

почти шепотом закончил Працкевич и медленно, механически опустился на мост; широко раскрытые глаза его меркли. По спине у Ятя прошел холод. С другой стороны моста послышался ровный, бледный голос Казарина:

• Я не предал белое знамя,
• Окруженный криком врагов.
• Ты пришла ночными путями.
• Мы с тобой — одни у валов.

Ять еще не знал этих стихов.

• А вблизи — все пусто и немо,
• В смертном сне — враги и друзья,
• И горит звезда Вифлеема
• Так светло, как любовь моя.

Воцарилось недолгое молчание, нарушенное Стечиным:

• Свирель запела на мосту,
• И яблони в цвету…
• И ангел поднял в высоту
• Звезду зеленую одну,
• И стало страшно на мосту
• Смотреть в такую глубину,
• В такую высоту.

Золотился восток, и так же ровно, бледно светился запад, и впервые в жизни Ять не ревновал, услышав свое заветное из уст недруга, почти врага; только теперь, в небывалое время дня между днем и ночью, на мосту между островами, в потустороннем городе, — он понимал, что фамилия поэта, всегда казавшаяся ему олицетворением предела, запрета, на самом деле звучит вовсе не так; она и в этом, втором своем значении была замарана, захватана, обозначая бессмысленный союз каких-нибудь думских кадетов и октябристов, — но на деле ею обозначалась нерасторжимая связь всех этих никому не нужных людей, празднующих свадьбу двух беспомощных детей.

  242