181 
Но Саша, по старинной привычке, все еще пытался валить на себя: в мире все нормально, это я изменился, называется «прохудилась защита», а возможно, и кризис середины жизни, восстановлюсь, ничего. По-настоящему он испугался, когда понес менять валюту: денег не хватало, он решил продать сто баксов, которые отложил в лучшие времена.
Он протянул в окошечко деньги и паспорт, ждал три минуты, охранник уже начал коситься… Саша просунулся в окошко:
– Скоро вы?
– Чего – скоро?
– Деньги мои где?
– Какие деньги?
– Я только что передавал, вместе с паспортом…
– Каким паспортом?
Но до него все не доходило.
– Я говорю, деньги мои давайте! Охранник тронул его за плечо:
– Ты чего тут забыл, друг? Саша обернулся:
– Я только что, при вас, отдал туда деньги! Сто долларов!
– Никаких денег ты не давал. Понял? Я тут стою, все вижу. Пошел.
– Какое «пошел»? Ты совсем охамел, мужик? Деньги где? Вместо ответа охранник развернул его и дал здорового пинка, на который стоящий на перекрестке милиционер никак не прореагировал.
Надо было выручить хотя бы паспорт. Не помня себя, Саша побежал в ближайшее отделение милиции, где – без особого доверия к собственным словам – изложил ситуацию. Ему никогда и в голову не могло прийти, что деньги, робко сунутые в окошечко, могут никогда не вернуться. А ведь это был самый простой и такой естественный вариант.
– И что? – спросил дежурный.
– Как – что? Я хочу получить обратно хотя бы паспорт… – Соглашаясь на меньшее, он уже заведомо выдавал слабину.
– Потеряли паспорт – идите в паспортный стол.
– Я не потерял, вы не поняли, они не отдали…
– Будет п...ть-то, – сказал дежурный. – Я этот пункт знаю, ребята хорошие… А будешь скандалить – видишь вон тех?
Вон те сидели тут же, за решеткой, – пара алкашей и вокзальная проститутка. И ведь был Саше знак: один из алкашей посмотрел на него узнающим взглядом и даже, кажется, подмигнул; и сказал несколько непонятных слов, то есть слова все были понятные, но в странном порядке, – что-то вроде «стойкий обломок на короткий обмылок», – но Саша тогда ничего не понимал, молодой был.
Паспорт он восстанавливал еще полгода, собирая справки о своем существовании, – справки трижды терялись в паспортном столе, так что и впрямь впору было усомниться в собственном присутствии на свете.
…Он устроился работать в школу. Небольшим утешением ему служила Светка, одиннадцатиклассница, еще на первом уроке смотревшая на него так, что, собственно, для нее одной он и говорил. И когда его вызвал директор – провести разъяснительную беседу о том, что по новым временам, вы же понимаете, не следует делать акцента на репрессиях, а стоит подчеркнуть объединительную роль народной веры в вождя во время Великой Отечественной войны, – именно Светка поджидала его у выхода из школы:
– Александр Олегович, он вам нахамил, да?
– Никто мне не нахамил, Одинцова. Вообще – что за тон? Идите домой, ей-богу…
– Александр Олегович, он идиот, не слушайте его. Мы его все терпеть не можем, а вас любим. У нас никогда еще не было такого историка.
«Скоро опять не будет», – хотел он ответить, но передумал: за последние два месяца появилась-таки эта привычка одергивать себя.
– Ладно, спасибо. Идите, вас дома ждут.
– Никто меня не ждет, там нет никого. Александр Олегович, вы только их не слушайте всех, ладно? Потому что, если их слушать, можно в такое превратиться…
И он ухватился за эту соломинку, полупрозрачную девочку-акселератку, за эти хождения-провожания, разговоры по предмету и не по предмету, потому что мы любим тех, с кем нравимся себе, – а с ней он себе нравился, потому что был прежний. Не запуганный, отовсюду ожидающий удара, а уверенный, знающий, в каком мире живет. Она уже осталась у него однажды ночью, чего-то наврав довольно беззаботным родителям, и он с удивлением понял, что учителю есть еще чему поучиться у нового поколения. Только иногда он замечал у нее какое-то странное, отсутствующее выражение, она слушала и не слушала, но потом спохватывалась и принималась кивать. В классе никто ничего не знал – она держала слово.
Все кончилось зимой, когда это отсутствующее выражение стало появляться чаще и чаще, а восторженное внимание, на которое он так купился с первого урока, исчезло непонятно куда.
Однажды она не пришла в их сквер, где он, по обыкновению, поджидал ее после шестого урока (они всегда выходили врозь). На другой день, забыв про всякую осторожность, он подошел к ней на перемене:
181 
