247 
– Сметанки? – спросила хозяйка за дверью.
– После, – сказал Гуров и вошел к Аше.
Он пробрался в Дегунино с казаками Батуга, одним из первых. Долго искать дом ему не надо было: это Аша видела его темно и как бы размыто, он-то видел и ее, и ребенка во чреве.
Мало что понял бы сторонний человек из их разговора. Слова были те самые, используемые всеми захватчиками, но смысл их другой, ибо говорили они подлинным, коренным языком, в котором не сместились еще смыслы. «Зеленая вдова», – говорил Гуров; «Отлично усиженный разбой, говорливый холм», – испуганно отвечала Аша. «Разве не отстала раскосая корысть? Не увилял банный отклик? Не разомкнуть красных троп?» – «Вылей меня», – отвечала Аша. Но тот, кто знал язык, услышал бы иное.
– Здравствуй, красавица, – сказал Гуров. – Как ни бегали, а встретились.
– Здравствуйте, – потупившись, сказала Аша.
– Кто я, знаешь?
– Не знаю.
– Врешь, знаешь. Не из простых девка. Зачем пришел, поняла?
– Поняла, – с трудом выговорила Аша.
– Сделаешь? – коротко спросил Гуров.
– Никогда, хоть убей, – ответила она.
Гуров понял, что разговор будет долгий. Он присел на лавку. За окном грохотало.
– Зачем убивать, – сказал он беззлобно. – Много нас, что ли? И так есть кому убивать, странников наших ловят, морят, знаешь?
– Видела, – тихо сказала она; в шуме он угадал скорее по губам. Вдруг все стихло – видимо, хазар ненадолго выбили из Дегунина, и бой переместился в поле.
– Ты хорошего рода. Не так бы нам с тобой разговаривать. Ваш род старый. Лес растит, землю заговаривает. Отец жив?
– Помер.
– Знатный был старик. Я самого не знал его, слыхал. Вас таких, почитай, не больше сотни осталось, кто плавать может.
Аша подняла на него огромные глаза:
– И сотни не будет.
– Ну так что ж ты! – вскочил Гуров с лавки. – Или не знала, с кем гуляла? Как волку можно с северянином, да еще такого рода?! Кто б тебе слово сказал, если б ты от нашего понесла? Или нам не надо нового волка? На руках бы носили! Но ведь ты понимаешь, что будет.
– Где мне понимать? Я по земле, сам знаешь.
Тут она не лгала. Их род, как и вся Сибирь, славился умением договариваться с землей, чувствовать ее, уговаривать, плавить, им удавалось выращивать хоть виноград в мерзлоте, хоть картошку на скалах, – но во всем, что касалось будущего, они были слепы и глухи; пророчества знали, но в исполнение не верили.
– Ну, мне-то не ври, – сказал Гуров. – Или сама не чувствуешь?
– Я чувствую, что земля встала, – ответила Аша, и в наступившей тишине слова эти прозвучали внятно, властно и страшно. Гуров вгляделся в ее лицо. Она могла и лукавить, но если не лукавила, все обстояло хуже, чем он мог предполагать. Гуров все же был не из рода земледельцев, а потому что-то мог и упустить. Если земля встанет, срок и правда близок, и тут уж не в Аше дело.
– Ну уж и встала, – произнес он. – Голову-то мне не морочь, словами не бросайся.
– Мы такими словами не бросаемся. Скоро сам поймешь. Слышал, как гудит?
– Она всегда гудит, это ты раньше не слыхала. В тягости все чувства обострены, или не знаешь?
– Нет, то другое. Я слышу. Может, сегодня уже увидишь. По ночам дрожит.
– Это ты по ночам дрожишь!
– Я спорить не буду, – устало сказала она. – Все потом поймешь.
– Да хватит тебе! – вспылил Гуров. – Не про землю речь! Ты сама знаешь: твоему ребенку быть нельзя. Земля встанет, не встанет – про то не нам с тобой знать. А если твой родится, тут никому не жить.
– И что он сделает?
– Не знаю, что сделает, знаю, что от него пойдет начало. А я для того живу, чтобы начало не началось, это пост мой, как у тебя кусты растить, а у странников ходить, а у теберяков теберить, а у чернецов чернить, а у бахарей баять, и я свое сделаю.
– Делай, – усмехнулась она.
– И сделаю, – спокойно сказал Гуров. – Но я ведь не северный и не южный. – Он назвал захватчиков их коренными, горькими именами, самыми черными словами в родном языке. – Мне, знаешь, не праздник – людей мучить. Своих особенно.
– Так и не мучай.
– И рад бы. Что ж я, не знаю? Ты мать. Но пойми и то, что ничего ведь не будет, ничего и никого. И тебя не будет.
– Не верю, – сказала Аша.
– Тут уж верь не верь, а мне видней.
– Что тебе видней? Что ты знаешь?
– Ты знаешь свое, а я свое. Нельзя тебе родить. От кого другого, потом, как хочешь, – от него нельзя.
– Если его сейчас вытравить, я никогда потом не рожу.
247 
