Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
85 
– Ну да ладно. С тебя чашка кофе, сигарета, и коньяк у заведующего попроси, мне он не наливает никогда, козёл! – резюмировала ординатор послеродового.
– Мы будем пересчитывать в журнале родов, кто и сколько за месяц принял, и с каждых своих родов врач должен сдавать в фонд бомжей и прочих нужд родильного дома хотя бы по тысяче рублей! Вот, открываем журнал родов! Вот, пожалуйста, Татьяна Юрьевна!.. Вот, ещё Татьяна Юрьевна! И ещё Татьяна Юрьевна!.. Я со своих сдаю, Татьяна Юрьевна! – красноречиво помахивала журналом родов начмед на пятиминутке.
– Я сдам. Непременно! – заверила я её и решила не уходить от мужа никогда. Ну, во всяком случае, пока работаю дежурантом родильного дома.
А на Новый год я подарила ему ёлочную игрушку. Преподнесённую мне накануне заведующим.
Что правда, в первое же посленовогоднее дежурство одна дама мне дала сто долларов всего лишь за то, что я поставила ей спираль за две минуты в кресле приёмного. Мне было так неловко, что хотелось кричать, что я столько именно сейчас не заработала, но я волевым усилием подавила благородный порыв и засунула этот стольник в такой потаённый карман кошелька, что чуть про него не забыла. Вспомнила только тогда, когда кошелёк свистнули.
* * *
Конечно, благодарные были, грех бога гневить. Так что деньги я брала. Когда давали. Другое дело, руку не протягивала. Я же таки врач, а не нищая. Муж ноги не дал бы протянуть. Ну, а если бы его не было, я бы другую какую работу нашла. В радиоведущие бы подалась, зарплата всё равно больше врачебной. Да и голос у меня красивый. Особенно в ночное время…
Не знаю, какое это отношение имеет к врачеванию – красивый голос и оптимизм на грани кретинизма, – но строить и жить однозначно помогает.
Ирина Владимировна
Давным-давно, когда я работала, а не была «известной писательницей», была знакома с одной удивительной женщиной, Ириной Владимировной.
Ирина Владимировна – женщина красивая, решительная, и профессионализм её выше всяких похвал. Когда-то много раньше она была замужем за кем-то среднезначительным, и это наложило отпечаток на её и без того от природы властную натуру. Муж сперва лишился средней значительности из-за известных всем обстоятельств, а потом и вовсе умер. Она уже перешагнула пенсионный порог – и из заведующих отделением её попёрли в дежуранты родзала. Денег она меньше зарабатывать не стала, а вот гембеля у неё значительно поубавилось. У неё была неизбывная клиентура, потому что сарафанное радио в деле родовспоможения работает куда эффективней «маркетинговых мероприятий» по продаже книг «известных писательниц». На язык Ирина Владимировна была крайне невоздержанна и даже очень благодарным пациенткам могла сказать:
– Ну чё, звезда, рожать будем или страдание изображать?
Только она говорила не «звезда», а другое слово, от которого я воздержусь по причине чрезмерной ранимости читательской аудитории. Ко мне на встречи частенько приходят граждане обоих полов и, справедливо пылая яростью благородной, плюют в меня следующее: «Ах, вас так-перетак, блин-клин, что же вы, блин-клин, позволяете себе. Вокруг, блин, молодёжь! А вы их пачкаете, блин-клин, своими матюгами!» Поэтому я лучше напишу «звезда». Хотя слово на «п» я всегда употребляю по делу и к месту. В отличие от борцов за «чистоту языка», страдающих нарушениями мозгового кровообращения или же переживающих последствия черепно-мозговой травмы в области левой височной доли. Именно в результате этих патологий появляется у борцов так называемый «речевой эмбол». Не обязательно на «п», но всегда – не к месту. А у Ирины Владимировны острое словцо всегда было к месту. Потому что женщина она была здоровая. И умная.
Также словарный арсенал Ирины Владимировны был полон таких словосочетаний, как: «Рот закрой, дура, и дыши!» (потому что давно доказано, что наша женщина, услыхав слово «дура», сразу мобилизует всю свою интеллектуальную мощь для доказательства обратного). Или: «Хочется гадить – гадь, а то я говна в жизни мало видела!» (Это пациенток тоже расслабляет, потому как иные полагают, что доктор раним и при виде кала лишится чувств.) И: «Если ты на меня наблюёшь, я не скончаюсь» (тот же эффект, что и в предыдущем случае). И даже: «Ну давай, перееби меня уже, наконец, ногой по уху – и потом спокойно будем рожать» – и всяких прочих конструкций, от которых биоэтика краснеет, ноосфера сгущается, а грин-карты желтеют. А у борцов за «чистоту языка» левую височную долю сводит блин-клином.
85 
