.
Очередная сказка о Золушке 
57 
Кажется, и это я несу вслух, и кажется, кто-то снова смеётся, а кто-то тайком смахивает одиночную слезу. Или это солнце, ветер и пыль? И организаторы намекают, что пора заканчивать, потому что «тут сейчас концерт» – программа есть программа. И я раздаю и раздаю, раздаю и раздаю автографы под песнопения и гитарные переборы и наконец не понимаю – знаю: я тут по праву. Если вот эта вот красивая девушка, влюблённая в мою «Большую собаку», купила билет на поезд и приехала в Одессу из Львова и привезла мне в подарок душистый кофе, и если одесские писатели и поэты дарят мне свои книги, и если, и если, и если… И если съёмочная группа новостей, страшно торопящаяся – то ли за президента, то ли за себя, что понятней, – машет мне рукой «предводителя», мол, подождём, раздавайте свои автографы, и если, и если, и если… То – я тут по праву сижу на стуле. И микрофон мой – по праву. И Дерибасовская. И белые хризантемы. И Город. И Город. И Город. Который был, есть и будет, что бы там ни было уже с этим здоровьем!
Вот в таком я, примерно, настроении несу благостную чушь в камеру терпеливых телевизионщиков около мусорных контейнеров.
И в таком же, всё ещё – даю интервью.
И почти в таком же – ещё одно.
И только уже когда мы едем на радио, я понимаю, что страшно хочу малосольной тюльки с пусть и остывшей, но всё ещё варёной картошкой и розовыми помидорами микадо.
И пока знакомлюсь с ведущим – хочу тюльки, картошки и помидоров.
И пока мы целый час занимаемся тем самым свистом в эфире под перезвон мобильного ведущего – тоже хочу.
– А у нас на прямой эфир телефоны не берут, – даже не сержусь, а смеюсь я в рекламной паузе, представив себе моего друга – Игоря Ружейникова – ведущего радио «Маяк», обладателя и «серебряного…» и уже даже «золотого микрофона», прикрывающегося ладошкой от эфирного пространства и шипящего в трубку: «Успокойся, сказал же, поставлю я твою песню!» Нет. Не могу представить. Игорь Владимирович слишком профессионал. А ведущий «Одессы-мамы» – слишком одессит. Может, он не так сценичен в речи и не так поставлен голосом, и он отвечает и отвечает на звонки «своих», параллельно ставя меня в известность, что вот, мол, у человека день рождения бабы! Но – «У человека день рождения бабы!» – это вам не «день рождения подруги приятеля». И от этого мне ещё больше хочется тюльки с картошкой и помидорами под водку, а не «вонючих» сыров с вином «по склону-сезону»…
– Спустимся к морвокзалу, прогуляемся и потом поужинаем. Никуда в рестораны не пойдём, поужинаем в номере.
– Да, малыш. Ты уверена, что надо прогуливаться? Мне кажется, тебе сегодня уже слишком и прогулок, и бесед, и Одессы.
– Нет, мы прогуляемся, а потом поужинаем. Здесь, в постели. Сперва прогуляемся, выпьем кофе на морвокзале, а потом…
– Хорошо, как ты захочешь.
– Я хочу прогуляться…
– Да-да… Но ты же так хотела тюльки, картошки, помидоров. Под водку.
– Хотела… Но мне кажется – само хотение было настолько самодостаточным, что самой тюльки, картошки, помидоров и водки уже не надо.
– Но Ленка же полночи чистила, варила и разгуливала тут королевой по мрамору с торбами…
– Ладно… Я в душ. А ты – накрывай на стол. В смысле – на кровать…
И под «Турецкий гамбит» из – в кои-то веки – телевизора мы наконец съедаем всё приготовленное и принесённое моей подругой.
Потому что не в морвокзале этот Город. И не в стуле на Дерибасовской. Не в шатровости и бульварности.
А в форменных элементах его, которые с почётом хоронят останки русского дворянина на еврейском кладбище, читая над ним Кадиш. В тех форменных элементах, что приносят «известной российской писательнице» помидоры микадо и картошку в фольге в номер «Лондонской». В тех форменных элементах, что на голом «хере серебристом» под соусом энтузиазма устраивают книжную ярмарку «Зелёная волна». И дальше собираются.
В упёртости их, до упоротости. В жажде жизни такой мощности, что тот, кто испытал цунами их любви, легко скользит по гребню самой высокой зелёной волны, смеясь над любым ветром, полагающим, что он способен перебороть твоё умение держать баланс. В их безупречно-кошмарном вкусе, в их кошмарно-безупречном упрямстве, в их оголтелом скепсисе, сменяющимся беззаветным оптимизмом. В их способности нести друг другу и Городу не просто очищенный кислород, а первозданный озон молний квинтэссенции бытия. Во всём том якобы несвоевременном и ненужном, уместность и полезность чего рано или поздно становится очевидной.
57 
