63 
Гуляем. Девять утра. На Приморском с той стороны Дюка устанавливают лотки.
– Что за ярмарка?
– Так День Нэзалэжности! – отвечает дядька в национальном гуцульском костюме, с приклеенными усами.
От кого незалэжности? От чего нэзалэжности? Одесса всегда была независима от всего и от всех. Свободный город. Вольный город. Теперь вот несвободна от свободы. Зависима от независимости. Не совсем вольна.
– Что-то интересное будет?
– Та ну шо вы такэ кажэтэ! Всэ будэ дужэ цикаво! Зараз мы розвэрнэмся, так вы повэртайтэсь!
Вернёмся. Конечно, вернёмся. Уж в чём в чём, а в свободе возвращаться мы независимы. Вольны в любое время…
Тёщин мост. Весь увешан замочками. От самых простых до изящных розовеньких. От фигурных до монументальных, с гравировками. От амбарных до выполненных на заказ, похожих на сдвоенную могилу, на склеп. Новая мода. Запирают счастье на замок. Счастье не терпит несвободы и зависимости. Счастье – это свобода быть вместе. Счастье – это независимость от всего: от государственного строя, от людской молвы, от разбросанных по ванной комнате незакрытых тюбиков зубной пасты и от глупых ритуалов.
– Замок повесим?
– Повесим.
– Как-нибудь…
– Да. Как-нибудь…
– Не в этот раз?
– Да. Не в этот раз…
– Как-то глупо, немного напоминает колумбарий.
– Ага. Саша и Люся уже успели развестись, разойтись, изменить и измениться, а «Саша + Люся = навеки вместе» ржавеет на продуваемом ветрами и промываемом дождями мосту. Ты хочешь ржаветь на продуваемом ветрами и промываемом дождями Тёщином мосту? Это несолидно. Ржаветь надо монументально. На Бруклинском. Или, там, на Золотых Воротах.
– Может, Саша и Люся всё ещё вместе?
– Может… Всё равно напоминает бронирование могилы на кладбище.
– Выпьем?
– А то!
После Тёщиного моста сразу кафе. Кажется, «Старая Одесса». Столики и стульчики змеятся посреди мостика, фальшивого колодца и беседки, куда вскарабкиваются новобрачные, дабы запечатлеться. Ещё один обязательный ритуал.
Две официантки и охранник сидят за пыльным столиком и лениво наблюдают за нами. Подходим. Никто не поднимается. Подходим ближе. Отворачиваются.
– Работаете?
Не слышат.
– Вы уже открылись?
Не замечают.
– Мы хотели кофе и выпить!
Слились с пейзажем.
Сворачиваем за дом с шарами на Гоголя.
Уличная кафешка у забора из раскрашенных велосипедов. Резкий уклон к дороге. Сидим чуть накренившись, как на палубе.
– Два кофе, две текилы.
– Капучино? Эспрессо? Американо? По-турецки?
– По-турецки. Текила «золотая». Любая «золотая». Две по сто.
– По сто нет. Есть по пятьдесят.
– Ну, тогда четыре по пятьдесят.
Уходит. Возвращается.
– По-турецки нет.
– Тогда…
– Кофе вообще нет. Света нет.
Нет света – нет кофе. Знаем! Как же ещё подогреть песок, если по-турецки, или воду, если кофе? Только светом. Не огнём и не солнцем. Но такие блики вокруг, так несуетна нереставрированная, домашняя, уездная улица Гоголя, так хорошо, что можно и без кофе.
– Ну, тогда только четыре по пятьдесят.
– Что будем закусывать?
– Закусывать будем текилу. Лимоном. Больше ничем. К тому же нет света.
– Света нет, а закуска есть.
– А мы не будем закусывать. Чтоб просветлело.
Уходит.
Тишь. Гладь. Покой. Одесское утро. Улица Гоголя ленивая и неспешная, как одинокая старая тётушка, отписавшая свою недвижимость семиюродному племяннику, чтобы было кому похоронить. И пусть света и теперь нет, но зато ей спокойно, что её закопают по-людски. Или, как раньше говорили – по-лю́дски. Мне даже больше нравилось. И она, тётушка, наслаждается августовским утром, выйдя в затрапезном халате на старенький балкон. Рассматривает редких прохожих. Кормит голубя крошками чуть подсохшей сдобной булки. Племянник ждёт, когда же уже можно будет толкануть недвижимость в центре, тут же такой спрос, и цены вновь подросли. Она же была такая старенькая, что он не сильно волновался. Прошло десять лет, она всё ещё такая же старенькая, и он уже сильно беспокоится. Но одинокая тётушка смотрит и смотрит на прохожих, кормит и кормит старого голубя крошками чуть подсохшей сдобной булки. Это раньше хотелось покоя. А теперь, когда есть семиюродный племянник, есть зачем жить. За его беспокойство.
– Пиривизи мине солкосэрыл! – широко расставив ноги в допотопных байковых панталонах, гудит тётушка с балкона на всю тихую уютно-солнечную улицу Гоголя в мобильный телефон. – И шо ты киричишь на мине? Я его не ем, я им жопу мажу. Тибе скоро достанется квартира у самом центре, а тибе жалко солкосэрыла для моей жопы? Тут уже всё выкупили, одна я тут мажу и мажу жопу солкосэрылом, так тибе жалко мине того нещясного копэешного солкосэрыла? И ещё мине купи этого…
63 
