Лёгкий, ненавязчивый романчик 
144 
Подремать не удалось ни мне, ни Фридриху. Слишком велико было нервное напряжение. Поэтому уже через час Фридрих встал с дивана и сказал:
— Кыся! Я оставляю тебя встречать и занимать гостей, а сам пойду приму ванну и переоденусь. В конце концов, Рождество есть Рождество, и никто не имеет права нам его испортить!
— Только, пожалуйста, возьми с собой телефон, — сказал я ему. — Мало ли что...
Я знал, что у Франца Мозера есть свои ключи от калитки, но если позвонит Гельмут Хартманн, а он, по моим расчетам, обязательно позвонит часам к шести, то пусть он лучше разговаривает с Фридрихом. Потому что этот Швайне-Хунд в Человеческом образе все равно меня не поймет...
По-моему, немцы придумали грандиозное ругательство — «швайне-хунд». То есть «„свинячья собака“... Абсолютно алогичное, нелепое, но для нас, Котов, очень даже выразительное! Не вставая с кресла, я разглядывал „Свой собственный документ“, изготовленный старым русским жуликом, осчастливившим разными сроками своего присутствия почти всё тюрьмы Европы. Теперь этот документ, повествующий об „исторической“ любви „моих“ предков — Кошки шведского короля Карла и Боевого (???) Кота Государя Всея Руси Петра Великого — был заключен под стекло, в очень дорогую старинную рамочку красного дерева, окаймленную настоящим чеканным серебром,.
Замечательная по своей наивности и наглости, моя «родовая грамота» стояла на самом видном месте нашей огромной гостиной — на камине темно-красного мрамора, рядом с разными небольшими семейными реликвиями семьи фон Тифенбах.
Но стояла она там как шутка. Как веселое напоминание о нашем первом дне знакомства. И мне это ужасно нравилось! Да и всем, кто к нам приходил, тоже. Даже сегодняшней полиции...
Однако сейчас я смотрел на эту дурацкую грамоту, почти не видя ее. Мне нужно было на чем-то остановить свой взгляд, и на глаза случайно попалась эта рамочка красного дерева в серебре.
А в голове у меня все время проворачивалась МОЯ КОМБИНАЦИЯ сегодняшнего вечера. Которую я противопоставил всей Криминальной полиции Мюнхена. Только бы не сорвалось... Только бы не разрушилось!..
Я просчитывал десятки вариантов, понимал, что срыв может произойти в любом из звеньев: может быть, испугается Мозер, или перетрусит Гельмут, или кто-то из них случайно обнаружит матрешку под сиденьем серебристого «мерседеса»; или — что самое страшное — Моника неожиданно согласится подождать, пока Франц и Гельмут «починят» их автомобиль, и поедет к отцу вместе с Гельмутом. А там еще и Дженни...
Голова у меня шла кругом, и я молился всем нашим Котово-Кошачьим Богам, чтобы все шло так, как придумал Я, как это должно было бы идти, если подходить ко всему этому с мерками СПРАВЕДЛИВОСТИ.
Очнулся я только тогда, когда случайно заметил в окне идущих уже по саду Таню Кох, Фолькмара фон Дейна и Франца Мозера. Сначала я подумал, что прослушал звонок в дверь, а потом вспомнил, что у Мозера есть свои ключи от калитки и гаража. Наверное, все трое одновременно подъехали к нашему дому, и звонка попросту не было.
А тут, кстати, в гостиную спустился и Фридрих. Но в каком виде?!
В смокинге (это мне когда-то Шура Плоткин объяснял...), в белой «бабочке», с маленьким ярким живым цветочком на черном шелковом лацкане и в очень строгих, черных, почти без блеска, туфлях.
— Какой ты красивый, Фридрих! — восхитился я и увидел, что Фридрих очень обрадовался моему впечатлению.
— Тебе действительно нравится? — смущенно спросил он, словно надел смокинг впервые в жизни.
— Очень! — с удовольствием сказал я. — Ну просто — отпад!!!
— Что? — не понял Фридрих. — Как ты сказал?..
На мое счастье, раздался звонок в дверь, и мне не пришлось объяснять Фридриху значение слова «отпад». Для меня всегда это почти непосильная задача — растолковывать ему то или иное наше выраженьице и переводить его на удобоваримый язык. Поэтому последнее время при Фридрихе я опасаюсь пользоваться нашим уличным жаргоном. Это я только сейчас, на нервной почве, ухо завалил...
Вот, кстати, попробуй, объясни Фридриху, что это такое! Себе дороже...
... Потом все друг друга поздравляли с праздником и дарили подарки.
Этому подонку Мозеру Фридрих вручил объемистый конверт с «Вайнахтсгельд» — рождественскими деньгами.
Фолькмару фон Дейну — настоящий рисунок какого-то Дюрера, о котором я никогда и слыхом не слыхивал...
А Тане Кох Фридрих преподнес коробочку с такой сверкающей цацкой внутри, что, когда Таня открыла коробочку, она чуть в обморок не упала!
144 
