25 
Но Рудольф в его сторону даже ухом не повел. А мне сказал:
— Он на своем здоровье прямо чокнулся. Ни жены, ни детей... Раз в месяц девку какую-нибудь из бара снимет, она на нем минут пять попрыгает — и все. Таблетки глотает, витамины жрет. Когда в Стокгольм на «Ильиче» ходили, все какие-то порошки шведские покупал для долголетия. Еще года два назад говорил мне: «Клянусь, Рудик! Миллион долларов сделаю — и свалю с судна. Куплю на юге Франции (он по-французски запросто...) маленький кабачок, домик, и заживем мы с тобой, как белые люди»... Сегодня у него, по-моему, за третий миллион пошло, а он все не сваливает. Конечно, где мы еще столько заработаем? Только на нашей русской территории. То — недолив, то — пересортица, то — неучтенка, то— списание... А на «ченче» сколько мы имеем?! Ты ему бундесмарки — он тебе сдачу долларами, ты ему доллары, он тебе сдачу— франками... И все по СВОЕМУ СОБСТВЕННОМУ курсу! Представляешь, сколько мы здесь навариваем?! Это еще при том, что мы всем поголовно «отмазки» платим — и кухонному шефу, и кладовщикам, и старшему бармену, и директору ресторана. А уж командный плавсостав у нас весь пьет на халяву!
— Ты извини меня, Рудик, — говорю. — Я в этом — ни ухом, ни рылом. Мой вроде писателя был, и мы с такими делами очень редко сталкивались. Один раз только мой в газету про что-то похожее написал, так его через два дня отловили на нашем пустыре и чуть не до смерти изувечили. Я его потом недели две выхаживал... Ты бы поел чего-нибудь, а, Рудик?.. А то я уже чуть не всю тарелку сожрал.
— Ладно, — говорит Рудольф. — Подцепи мне вон тот осетровый хрящик.
— Чего?! — не понял я. — Какой хрящик?
— Осетровый. Что, осетрины не знаешь?
— Нет.
— Господи... Что же ты тогда знаешь? — удивился Рудик.
— Хек знаю мороженый. Зато когда оттает...
Судя по толстой роже Рудольфа, по его заплывшим, ленивым, нелюбопытным глазкам, он о хеке вообще впервые слышал. Поэтому я даже не стал продолжать.
— Чего тебе дать-то? — спрашиваю.
— Вон тот хрящик, — говорит Рудольф. — Он у тебя под носом лежит. Запомни — осетрина самая дорогая рыба! Мы на ней будь здоров какие бабки делаем... Есть еще, правда, севрюга, но нам ее в этот рейс почему-то не завезли.
Выцарапал я для Рудольфа хрящик этой сев... Тьфу! Осетрины, сам попробовал. Не хек, конечно, но есть можно. И взялся за ростбиф. А над столом плывет свой разговор.
— Куда идете, чего везете? — спрашивает Бармен.
— Я водочку «Столичную» в Нюрнберг везу, — говорит Лысый.
— А я фанеру в Мюнхен к Сименсу, — отвечает мой Водила. — Хотя грузились на одной фирме. У его хозяев. — И Водила кивнул на Лысого.
При этом известии у меня уши торчком встали, а хвост непроизвольно мелко-мелко забил по полу! Рудольф даже испугался.
— Ты чего?! — говорит. — Успокойся.
— Заткнись... — шиплю ему. — Не мешай слушать!
Мой Водила и говорит Бармену:
— Они меня вместе с тачкой у моих делашей перекупили на месяц, загрузили фанерными кипами — полтора метра на полтора — и вместе с этой фанерой запродали меня на корню Сименсу. Я в Мюнхене разгружусь и начну на этого Сименса почти месяц по Германии как папа Карло вкалывать... Да, кстати!.. — Мой Водила повернулся к Лысому. — Я все хотел тебя спросить, да в суматохе запамятовал... Чего это твои винно водочники вдруг взялись фанерой торговать?
— Откуда мне знать? Может, излишки распродают... Тебе-то что? — ответил Лысый, и я четко почувствовал, что он снова врет! Что-то он такое знает, чего моему Водиле знать не положено. Я даже жрать перестал. Смотрю, и Рудольф навострил уши. Уж на что ленивый, обожравшийся, разжиревший Котяра, а и то в словах Лысого какую-то подлянку почуял. Видать, есть еще у него порох в пороховницах, как говорил Шура Плоткин. На то мы и Коты...
— С таможней заморочек не было? — спросил Бармен. — А то они сейчас лютуют по-страшному! Все жить хотят, да не на что...
— Меня даже не досматривали — столько лет каждая собака знает, — сказал мой Водила и спросил у Лысого: — А тебя вроде пошерстили малость, да?
— А, пустяки... — отмахнулся Лысый — Водка и водка. Груз под пломбой, накладные в порядке. Сам — чистенький.
«Если не считать полный карман долларов и запах кокаина...» — подумал я, но Рудольфу об этом не сказал.
— Ну и слава Богу! — сказал Бармен. — А то после того как немецкая таможня нескольких наших за жопу взяла за провоз наркотиков, так они теперь и в Киле, и в Любеке, и в Бремерхафене, и в самом Гамбурге чуть ли не каждый российский груз вскрывают и собачонок таких маленьких пускают, которые специально на наркотики натасканы. Поляки горят на этом еще больше наших!
25 
