Особенно,... 
17 
— А были ли на нем знаки, указывающие, что содеяно это христианами? — спросил Владимир.
— Знаков не было, — неохотно признал Путята. — Только кто, кроме христиан, на такое способен? Некому больше. Безжалостно покарать их следует, пока боги не прогневались.
— Может быть, — не стал спорить Владимир. — А давай-ка Путята, у воеводы Сигурда спросим, что он об этом думает. Что скажешь, ярд?
— Вряд ли это христиане, — прогудел нурман. — Слыхал я, у них в обычае жертву гвоздями к древу приколачивать, а не на цепь сажать.
— Видишь, Путята, все не так просто, как ты думаешь! — рассудительным тоном произнес великий князь. — Сигурд — мудрый человек, да и защищать христиан ему ни к чему. А если это не христиане содеяли?
— Да некому больше! — в сердцах закричал Путята.
— Ты голос-то придержи! — вмешался доселе молчавший Добрыня. — Не на торгу, чай, — в хоромах княжьих!
Путята зыркнул на Добрыню и прикусил язык. И обиделся. Вот уж от кого не ожидал. Добрыня — полянин. Его род издревле Сварогу да Дажьбогу молился.
— Ты губы-то не криви, — строго сказал Добрыня. — Князь тебя воеводой сделал, так и мыслить должен как воевода, а не как отрок сердитый. Накажем христиан без доказательств должных — не только христиан, но и богов обидим. Надо тех, кто кощунство сотворил, найти. Найдешь, воевода?
— Да как их искать? — мрачно буркнул Путята. — Сам сварг ничего не помнит: говорит, пьян был. Его прямо из постели украли, где он с девкой тешился.
— Может, девка что помнит? — спросил Добрыня.
— Ничего она не помнит, — махнул рукой Путята. — Да что тут помнить! Я и без того знаю, кто это был.
— Вот как? — прищурился Владимир. — И кто же?
— Боярин Серегей! — выпалил Путята. — Некому более. Иль сыновья его. Иль люди их. Взять их да и спросить строго!
— Интер-ресное предложение… — протянул Владимир недобро усмехаясь. — И кто ж спрашивать будет? Ты?
— Да хоть бы и я! — запальчиво бросил Путята. — Или вот он! (Кивок в сторону Сигурда.) Нурманы спрашивать умеют!
Сигурд шагнул к Путяте. Уставился пристально.
— Что смотришь? — не выдержал Путята.
— А вот вижу, что оба глаза у тебя на месте, — прогудел нурман. — А мудр, будто Один. Всё знаешь, всё ведаешь. — И, обернувшись к Владимиру, по-нурмански: — Экий шустрый хёвдинг! Сам на поединок идти не хочет. Хочет, чтоб я за него дрался.
Путята нурманскую речь разумел плохо, однако ж слово «хольмганг» было ему знакомо — и он занервничал.
— Он не о поединке говорит, — тоже по-нурмански ответил Владимир. — Хочет, чтоб ты воеводу Серегея и сыновей его к столбам привязал и спросил огнем и железом, не они ли над сваргом поиздевались.
— Тогда он не хёвдинг, а дурак, — заявил Сигурд. — Ты его гони, конунг, или научи Закону, пока он себя и тебя не опозорил.
Путята затравленно глядел то на Владимира, то на Сигурда, не понимая, о чем речь, но чувствуя недоброе.
Тяжелая шуйца Добрыни легла на Путятино плечо.
— Не бойся, воевода, — успокоительно пробасил дядька великого князя. — Никто тебе худого не желает. Но слова такие, что ты сейчас сказал, попусту не говорят. Повтори их при воеводе Артёме Серегеиче — и придется тебе выйти с ним на перекресток.
— И выйду! — твердо заявил Путята. — Со мной — Сварог и сила его! Одолею христианина!
— Христианина? — Добрыня усмехнулся в бороду. — Разве к ногам Христа был прикован твой пьяница-сварг? Подумай хорошенько, Путята?
Путята глянул на Владимира. Владимир тоже усмехался.
Перун, Грозный варяжский бог! Великий князь — отец его был варягом. И дед. Они служат Перуну — стоят над такими, как Путята. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтоб понять, чей бог сильнее.
И тогда Путята рискнул выложить свои самый главный довод:
— Воевода Артём грозил сваргу.
— Вот как? — Владимир сразу стал серьезным. — Когда? Кто видел?
— Никто не видел, — буркнул Путята. — Артём ночью, по-воровски, проник на капище, прокрался в камору сварга и грозил ему ножом. Обещал уд отрезать, если покусится на его брата.
— Значит, никто, кроме жреца, его не видел? — уточнил князь.
— Никто. Но сварг не соврал, — убежденно произнес Путята. — Он и говорить-то не хотел. Боялся. Так, по пьяни выболтал. И собачек в ту ночь кто-то убил. Артём это, больше некому.
— Тогда мой воевода — не только воин отменный, но и змей летучий, — заметил Владимир. — На огненных крыльях с уличских земель прилетел, сварга твоего унизил — и обратно умчался. А скажи: девку ту он случаем не уестествил? Змеи, я слыхал, насчет этого дела… Хотя нет. Они девиц любят, а у сварговой девки небось дырка шире, чем у некоторых — рот.
17 
