39 
Старуха так завопила, что у Любы должен был случиться нервный шок. Через пять секунд экономка появилась на пороге гостиной с вопросительным выражением на лице.
— Покажи молодому человеку его апартаменты! — потребовала хозяйка. — А Мариночке позже покажешь, когда мы все наиграемся. Кстати, молодой человек, в комнатах у нас можно курить. Так что, Люба, захвати для него пепельничку.
— И как она только не стесняется при всех пускать слюни! — снова шепотом и снова в ухо Дарье сказал Валерий Леопольдович.
Когда отыграли третий кон, Марину стало клонить ко сну. Приходилось изо всех сил сдерживаться, чтобы не улечься щекой на карты. Она зевала с закрытым ртом, смаргивала набежавшие слезы и даже потягивалась.
— Если человек хочет выспаться, — тихо заметил Юрий, — он должен спать один.
Марина предпочла не отвечать на это провокационное замечание и села прямо. Однако через пять минут уже откровенно клевала носом.
Аркадий тоже сидел прямо и тоже засыпал.
— У нас начинают выбывать игроки, — заметил Валерий Леопольдович.
— Еще рано! — тут же откликнулась Софья, и слова ее сопроводил удар грома. — Еще не все готово.
— А там случайно ничего хорошего не готовится? — с иронией спросила Алла. — А то мне что-то не по себе.
Пожалуй, не только ей было не по себе — расходясь по комнатам, все разговаривали преувеличенно громкими голосами. Гроза свирепствовала над поселком, словно собралась стереть его с лица земли. Ветер ревел и дергал окна, пытаясь распахнуть рамы, выломать их и унести прочь. И еще он гнул деревья, будто луки, чтобы пускать из них огромные стрелы. Луна провалилась в черный ил и пропала навечно, а по небу то и дело разбегались трещины, и казалось, что оно вот-вот не выдержит, расколется на кусочки и обвалится вниз.
Марина добрела до выделенной ей комнаты, сорвала с себя одежду и забралась под одеяло. Оно было таким толстым, таким уютным, что Марина мгновенно свернулась калачиком и заснула, словно белка в теплом дупле.
Когда она открыла глаза, дождь все еще лил, и было непонятно, сколько сейчас времени. Ночь — хоть глаз выколи. Ни грома, ни молний, только сплошная стена воды за окном. И как будто голоса — мужской и женский. Они звучали глухо, как сквозь вату, однако разговор велся на повышенных тонах — это можно было понять сразу. Вот что ее разбудило! Ссора. Да уж, дом действительно строили хорошо. Если бы Марина принялась орать в том самом строении, которое у них в семье считалось дачей, все соседи были бы в курсе дела.
Она включила ночник над кроватью и села, свесив ноги. И тут увидела листок бумаги, лежащий возле двери. Она подобрала его и развернула. Это была записка, без подписи, тон которой, впрочем, не оставлял сомнения в авторстве Куманцева. «Перед тем как ляжешь, зайди ко мне. Даже если будет очень поздно». Вот что там было написано.
Марина некоторое время размышляла, потом сунула ноги в босоножки и решила идти. Босоножки были с каблуками и немедленно загрохотали по полу. Она чертыхнулась и снова их скинула. Вместо ночной рубашки Люба выдала ей длинную белую футболку, которая доставала аж до колен. «Вполне приличный вид!» — решила Марина и осторожно повернула ручку двери. В коридоре оказалось так темно, что пришлось оставить светлую щелку. Она точно знала: комната Димы находится в конце коридора. Пять секунд — и она уже скреблась к нему.
Никакого ответа. Марина еще некоторое время скреблась, а потом решила, что Дима давно спит. Записку он, вероятно, подсунул под дверь сразу же, как только поднялся наверх. Просто она ее не заметила. Она пошла обратно и тут поняла, что мужской и женский голоса доносятся из той комнаты, что рядом с ней. Она видела, как в нее заходили Аркадий и Алла. Выходит, это у них там крутые разборки?
Не сдержав любопытства, которое, как известно, грозит отрыванием носа, Марина подошла ближе и прильнула к двери ухом. Бубнеж немедленно распался на две сольные партии.
— Все знают, что ты за ней волочишься! — Алла выплевывала из себя слова, и они горошинами скакали по помещению.
— Глупости! — сердился Аркадий.
— Может быть, для тебя и глупости, но мне стыдно смотреть ей в глаза!
— Ты не знаешь, что такое «стыд», — возражал тот. — Если ты решила меня разжалобить, то придумай что-нибудь другое.
— Не пытайся представить меня бесчувственной стервой!
— Ты сама так представляешься. Тебя никто не любит.
— Зато тебя любят все!
39 
