Особенно,... 
56 
***
Первое, что заметила Эмма, проснувшись поутру, это примятую соседнюю подушку. Лежа среди сбившихся простыней, она испытывала странную легкость, почти головокружение. Прошлая ночь с Николаем отличалась от всех предыдущих. Он вел себя пылко, можно сказать, свирепо. А мгновение последовавшей за близостью нежности было… Словом, они будто пересекли какую-то границу, которую Николай ранее не собирался нарушать.
Вспоминая происшедшее, Эмма вспыхнула алым румянцем, не в силах объяснить охватившее ее волнение даже себе самой. Что сегодня скажет ей Николай? Как себя поведет?
Она долго нежилась в ванне, а потом надушила запястья и шею пряными духами, перевязала волосы на затылке жесткой лентой персикового цвета. Марфа помогла ей нарядиться в белую блузку с множеством оборок и персикового цвета юбку. В юбке на боку был глубокий карман, украшенный поверху шелковой розеткой. Поглядевшись в зеркало, Эмма порадовалась своему ухоженному виду и отправилась вниз к завтраку, как раз когда часы пробили девять. Ей доставило удовольствие обнаружить за столом Николая, хоть и скрывшегося от ее глаз за газетой, которую он держал перед собой как щит. Он не удосужился подняться или даже глянуть в ее сторону, лишь старательно и неторопливо перелистывал страницы.
– Доброе утро, - жизнерадостно произнесла Эмма.
Газета опустилась на несколько дюймов, открыв непроницаемое лицо мужа. Волосы его были еще влажными от утреннего умывания, золотистая, тщательно выбритая кожа поблескивала. Эмма подумала: не постарался ли и он выглядеть сегодня получше?
– Не часто мы завтракаем вместе, - заметила она, усаживаясь рядом. - Обычно в этот час я уже занимаюсь животными.
– Почему же сегодня иначе?
– Ну… сегодня нет ничего такого, о чем не могли бы позаботиться слуги. Обычная рутина.
Впервые с незапамятных времен ей захотелось потратить утренние часы не на уход за животными, а совсем на другие занятия. Сердце ее забилось чаще при мысли, что, возможно, Николай предложит ей провести день вместе с ним. Они могли бы покататься верхом, или погулять вдвоем, или пройтись по лавкам…
– Что ты собираешься сегодня делать, Ник?
– У меня дело в Лондоне.
– Я могла бы поехать с тобой, - как бы мимоходом заметила она.
– Зачем?
– Чтобы побыть с тобой.
Николай опустил газету на стол. Брови его иронически взметнулись.
– За каким чертом нам может это понадобиться?
– Я просто подумала… - начала было Эмма и, сбившись, замолчала.
Прочтя на ее лице разочарование, Николай едко продолжал:
– Надеюсь, ты не станешь притворяться, что нас связывает нечто большее, чем дружба. Давай не будем играть в эту игру, Эмма. Не стоит драматизировать ситуацию. Наверняка ты не настолько наивна, чтобы питать на мой счет какие-нибудь романтические иллюзии.
Уязвленная гордость Эммы быстро привела к тому, что она закипела гневом.
– Может быть, я и стану питать иллюзии, да только не на твой счет!
– Какое облегчение! Не становись кроткой и слезливой, Эмма. Ничто так не наводит скуку на мужчину.
– Что ж, мне вовсе не хочется заставлять тебя скучать, - сказала она, изо всех сил стараясь отвечать с той же холодной насмешкой.
В тот момент, когда обмен мнениями готов был перейти в обмен колкостями, на пороге утренней столовой возник Станислав. Хотя дворецкий держался как обычно, но напряженность его лица и голоса, легкая складка между бровями со всей очевидностью подсказали и Эмме, и Николаю, что происходит неладное.
– Ваша светлость, - ровным тоном произнес Станислав, - там, у парадной двери, посетители. Крестьянская женщина с маленьким мальчиком. Женщина спрашивает вас.
– Вели ей обратиться со всеми жалобами к управляющему поместьем, - последовал резкий ответ Николая.
– Ваша светлость, возможно… - Дворецкий деликатно смолк. - Возможно, вы захотите сами выслушать то, что она хочет сказать.
Это предложение из уст дворецкого ошеломило обоих. Его могли вызвать только в высшей степени необычные обстоятельства. Мужчины обменялись долгим взглядом. Не говоря ни слова, Николай поднялся из-за стола и вышел из комнаты. Эмма следовала за ним по пятам, слишком полная любопытства, чтобы остаться в столовой. От парадной двери они спустились по широким ступеням вниз, туда, где их ожидали две поникшие фигурки.
Женщина была в простой поношенной одежде. Голову ее покрывала шаль, некогда голубая, но давно выцветшая до уныло-серого цвета. Миловидное лицо ее казалось озабоченным и усталым. Худенький ребенок, мальчик лет пяти или шести, был одет в потертые, но чистенькие штанишки и плисовую курточку со слишком короткими рукавами. Угрюмое загорелое лицо выглядело еще мрачнее из-за густых черных, как и волосы, бровей.
56 
