А за ним, не поспевая, семенил старенький портье и кричал слабым голосом:
— Мсье Заикин! Мсье Заикин!
Заикин весело отмахнулся от него:
— Некогда, батя, некогда... Не до тебя сейчас!
Он промчался по коридору и затарабанил в дверь номера де ля Рош.
— Клава! Клавочка! Открой! Радость-то какая!.. — крикнул Заикин и потряс пачкой газет.
Подоспел старенький портье. Деликатно постучал сухоньким пальчиком в широченную спину Ивана Михайловича:
— Мсье Заикин, вам письмо от мадемуазель де ля Рош. — И протянул небольшой конверт.
Заикин услышал имя де ля Рош, резко повернулся:
— Чего?
— Вам письмо от мадемуазель, — повторил старик-портье. — Она уехала час тому назад и просила передать вам вот это...
Заикин ничего не понял, но осторожно взял письмо и напряженно спросил у маленького старика:
— А где Клава-то?..
* * *
Он лежал на траве за ангарами и смотрел в небо.
Рядом валялись десятки экземпляров одного и то го же номера «Ле Матен», где вся первая полоса была занята его фотографиями: Заикин у аэроплана, Заикин и Фарман на аэроплане, в полете, после приземления и среди других авиаторов. Была даже фотография факсимиле Заикина. Корявыми буквами «Борец Заикин».
Рядом сидел Лев Макарович Мациевич и глуховатым голосом читал ему по-русски письмо Клотильды де ля Рош:
— «...сумма, которую мы должны были выплатить в качестве неустойки, оказалась такой большой, что нам ничего не оставалось делать, как немедленно выехать в Мадрид. Каждый час промедления грозил нам грандиозными штрафами и резким уменьшением гонорара. Через две недели я на несколько дней прекращу гастроли и вернусь в Мурмелон за новым аэропланом, но тебя уже там не будет, и я знаю, что...» — Тут Мациевич оторвался от письма и сказал: — Дальше, Иван Михайлович, очень личное...
* * *
Мурмелонское летное поле было усеяно народом.
У посадочной полосы стоял стол, за которым восседала экзаменационная комиссия.
Заканчивая полет, на полосу садились три аэроплана: один впереди, два других чуть сзади. Зрители бурно аплодировали.
Аэропланы закончили пробег у самого стола комиссии. Из первого аппарата выпрыгнул Иван Заикин, из двух других — немец Шмидт и итальянец Пинетти. Все трое четко подошли к столу экзаменационной комиссии. Встали три члена комиссии. Анри Фарман представил им своих учеников.
— Имею честь, господа, рекомендовать своих учеников. Мсье Шмидт, мсье Пинетти и мсье... Заикин, — чуть запнувшись, произнес он. — Вы сами все видели, господа. — Фарман развел руками, как бы показывая, что он сделал все, что мог.
Пожилой француз-авиатор, по виду— глава комиссии, с интересом разглядывал Заикина. Потом что-то тихо сказал Фарману.
— Мой аппарат рассчитан и на больший вес. Он может выдержать и слона, — улыбнулся Фарман. — Если бы слон умел летать.
— Полагаю, слона выучить было бы легче, чем этого русского, — вставил другой член комиссии по-французски.
— Вы совершенно правы, мсье, — льстиво улыбнулся Фарман.
Иван Михайлович Заикин с тревогой вслушивался в непонятную речь.
Пожилой авиатор взял со стола диплом и зачитал его. Затем вручил диплом Заикину и пожал ему руку.
Деланно поморщился, как бы от крепкого рукопожатия Ивана Михайловича, и потрогал его мускулы через рукав пилотской кожаной куртки.
— Мсье будет лучшим авиатором среди борцов и... лучшим борцом среди авиаторов...
Заикин с напряжением вслушивался в чужую фразу, подумал и сказал по-русски:
— Благодарствуйте. Живы будем — не помрем.
* * *
А через несколько дней Мациевич провожал Заикина домой на парижском вокзале. Они стояли на перроне, ожидая, когда подадут состав.
—... в общем, все это достаточно серьезно, и за час до отхода поезда всего и не скажешь, — проговорил Мациевич.
— А ты мне самую суть, — попросил Заикин и по привычке погладил лошадиную морду.
— Сейчас попробую... Мне кажется, что Россия минует и смуты, и духовную гибель, на которые обречены многие нации и страны в нашем только что начавшемся веке, если овладеет вершинами науки и порожденной ею техники. Не очень сложно? Все понятно?
— А чего ж не понять? Хочешь жить — умей вертеться. — Заикин сделал хитроватую паузу и добавил: — Но вертись по науке, изучая законы вращения, чтобы тебя на барьер не выбросило и не разметало по первым рядам зрителей. Так?
Мациевич улыбнулся:
— Так... Можно и так.