Особенно,... 
81 
* * *
Обыск в домах и на подворьях староверов затянулся на час с лишним.
Все это время старик Кожин никуда не уходил с крыльца, сверху наблюдал за солдатами и офицерами, снующими внизу. Выбрав минуту, когда двор опустел, он юркнул в сени. Снял со стены двустволку ИЖ-27. Ловко управляясь увечной левой рукой, переломил ружье, загнал в патронник патроны, снаряженные картечью.
Кожин большим пальцем взвел курки. Скинул с себя тулуп, повесил двустволку на правое плечо стволами вниз. Снова накинул на плечи тулуп, просунул руки в рукава, но не стал застегивать пуговицы. Маленьким самодельным ножичком насквозь прорезал подкладку правого кармана. И остался доволен своей работой.
Теперь, когда он опускал в карман тулупа правую руку, ладонь попадала точно на ложе ружья, а указательный палец ложился на спусковые крючки. Оставалось сделать два быстрых движения. Распахнуть полы тулупа левой рукой, правой вскинуть ствол и произвести выстрелы. Кожин вытащил из охотничьего пояса и сунул в левый карман тулупа несколько патронов. Затем нахлобучил на голову шапку, вышел на крыльцо и подпер спиной входную дверь.
Сердце старика успокоилось. Теперь никто не сунется в дом, никто не помешает проводить сына в последний путь.
Между тем солдаты про себя проклинали ту минуту, когда нелегкая занесла их в раскольничье гнездо. Избы староверов, рубленные из ели, оказались просторными, с множеством подсобных помещений, наверху большие чердаки, заваленные барахлом.
За сенями находилась не горница, а большая подсобная комната, клеть, разделенная не только на две половины, но и на два этажа. Наверху хранились вещи и продукты, в нижней клети стояли лопаты, бороны и другой хозяйственный инвентарь. Приставив лестницы, солдаты лезли наверх, сбрасывали на пол вещи и продукты, тыкали штык-ножами в подозрительные груды тряпья и большие торбы с зерном.
Дома стояли на столбах, пол был высоко приподнят над землей. Усталым, измотанным тяжелой дорогой солдатам приходилось залезать на чердаки, под пол, шарить впотьмах, натыкаясь друг на друга. В таких домах черт ногу сломит, а человек запросто заблудится.
Во дворах стояли дровяные сараи и сенники, поражавшие своей основательностью. Дворовые постройки сложены из круглого леса, крыты тесом, даже треугольные фронтоны набраны из бревен и скреплены между собой деревянными шипами. Все хлева теплые, в них мычит и хрюкает домашняя скотина. Аксаев, пораженный зажиточностью староверов, часто сплевывал себе под ноги, злобно матерился и приговаривал:
– Сжечь бы тут все к такой-то матери. Все это поганое подворье. А этих сволочей посадить в БУР. Парашники, куркули чертовы, засранцы.
Руководивший обыском Ткаченко валился с ног от усталости, но виду не показывал, он распорядился провести по домам и надворным постройкам служебную собаку. Но овчарка, кажется, не понимала, чего от неё хотят люди. Она принюхивалась к новым незнакомым запахам, чихала, легкомысленно виляла хвостом и крутила головой по сторонам.
Кожин, опустив правую руку в дырявый карман, продолжал стоять на высоком крыльце своего дома, бесстрастными водянистыми глазами наблюдал за разгромом. Казалось, все происходящее его не касается, а обыск учиняют не на его, на чужом подворье.
* * *
Выпавший за ночь снег уже распаял, на истоптанном дворе чернели глубокие лужи. Ткаченко закончил осмотр последнего сарая, решил, что теперь очередь дошла до того дома, где, по словам хозяина, лежит покойник. Майор решил не церемониться с дедом. Проходя по двору, пнул сапогом подвернувшуюся под ногу испуганную курицу. Не дойдя пары метров до ступеней, он осипшим простуженным голосом позвал лейтенанта Радченко.
– Эй, лейтенант, – сказал Ткаченко. – Вот что, на задах сарая валяется длинный железный прут. Ты возьми его и поковыряй пол сараев. Может, под слоем земли есть погреб или ещё что.
– Есть, – лейтенант, понурив голову, побрел исполнять приказ.
Ткаченко, а следом за ним капитан Аксаев поднялись на крыльцо и снова наткнулись на старика Кожина.
– Мы должны осмотреть дом, – сказал Ткаченко. – Посторонись с дороги.
– Не пущу, – коротко ответил Кожин и спиной прижался к двери.
Аксаев почувствовал зуд в сжатых кулаках. В эту минуту он хотел только одного: в кровавый блин разбить физиономию Кожина. Отчаянным усилием воли капитан сдержал душевный порыв. А Ткаченко, напротив, проявил прямо-таки чудеса дипломатии.
81 
