Особенно,... 
51 
– Точно, нельзя, – согласился Леднев, немного прикрыл дверь, а оставшийся проем плотно загородил своим телом, лишив Голубцова малейшей возможности юркнуть в квартиру. – Спасибо, ты чуткий человек. Это в наше время редкость. Чуткость, участие человеческое редкость в наше время, – разжевал простенькую мысль Леднев.
– А я кровь сегодня на станции сдавал, – сказал Голубцов прокисшим голосом. Он уже понял, что в гости его вряд ли пригласят. – Пол-литра отлили только так. Теперь ведь почти никаких льгот донорам. Тарелку баланды нальют – и топай. Ну, отгулы еще. И ещё копейки какие-то дали, – он задумался, стараясь точно и емко выразить сумму материального вознаграждения за сданную кровь и нашел искомые слова. – Копейки унизительные, – Голубцов поморщился.
– То-то я смотрю, ты такой бледный, – сказал Леднев, – как полотно.
– Здоровья и так ни хрена нет, а тут ещё кровь сдавай, – вздохнул Голубцов. – Скоро и меня в ящике понесете. На погост.
– Так что же ты кровь последнюю сдаешь? – Леднев, демонстрируя человеческое участие, склонил голову набок и почмокал губами. Одновременно он как бы между прочим прикрыл дверь в квартиру ещё плотнее.
– Как тут не сдашь? – с горечью спросил Голубцов, не пропустивший манипуляцию Леднева с дверью. – Как же её не сдашь-то? На садовом участке работы по уши, дни к отпуску лишние нужны. Да ещё в Сочи собрался на недельку, стариной тряхнуть. Так что, дни лишние мне нужны. И ещё из этих… гуманистических побуждений. Помоги ближнему и все такое, – последние слова прозвучали совсем жалобно.
Голубцов потеряют последнюю надежду посидеть за бутылочкой с соседом.
– Ладно, спасибо, что зашел.
Леднев почувствовал, что этот короткий разговор отнял у него много сил. Он посмотрел на Голубцова и подумал, что тот действительно выглядит неважно. На бледном лице донора ярко горели выразительные глаза.
– Может, восстановим силы? – Голубцов кивнул на бутылку. – Силы-то они свои, не колхозные.
– Не могу, – покачал головой Леднев.
Заперев дверь на все замки, Леднев побрел к дивану. Он подумал, что за последние дни он постарел лет на десять. Раздумывая об этом, он посмотрел в настенное зеркало. Землистое лицо, заросшее щетиной, пегой и клочковатой, удивило его своей животной дикостью, каким-то совершенно нечеловеческим выражением глубоко запавших глаз. Он решил, что нужно сейчас же, немедленно привести себя в божеский вид. Драма подошла к концу, её персонажи должны уйти за кулисы и смыть грим.
Но вместо того, чтобы отправиться в ванну и привести себя в порядок, Леднев шире распахнул балконную дверь и рухнул на диван, неудобно подвернув под себя руки. Он задал себе вопрос, почему на похоронах Лены не присутствовал почти никто из её родственников. Ну, отца, матери, их в живых нет уж лет десять как. Но остались же две двоюродных сестры, обе моложе Лены, москвички, замужем и та и другая.
* * *
Накануне похорон Леднев дозвонился одной из них – Наташе, у другой сестры Галины никто днями не брал трубку. Он объяснил в какое время и в какое место подадут катафалк, автобусы для тех, кто желает проводить Лену на кладбище. Он так и сказал «на кладбище», хотя на языке назойливо вертелось «проводить в последний путь».
Но Леднев, чуткий к слову, старался по возможности избегать высокого штиля в разговорной речи. Наташа разговаривала с ним так, будто Леднев её чем-то обидел, оказался виноват перед ней, и вот теперь, во время разговора своей вины признать не хочет, а только валяет дурака и уходит от важного разговора. «А что, Иван Сергеевич, разве гражданской панихиды не будет?» – спросила Наташа каким-то напряженным, не своим голосом, будто от положительного ответа Леднева зависело чуть ли не все её будущее. «Боюсь, Наташа, вы не совсем понимаете ситуацию. Останки Лены пролежали в морге больше месяца. То, что от неё осталось, это… В общем, панихиды не будет. Да и сам я против гражданской панихиды. Не нужно этого».
«Почему? – голос Наташи сделался тонким. – Лену знала и любила вся театральная Москва, все знаменитости. Люди пришли бы попрощаться, с последним поклоном к ней бы пришли. Да собрались бы толпы народа, лишь бы последний раз взглянуть на мою сестру. А вы, именно вы всем помешали, последний раз уже после её смерти становитесь всем поперек дороги. Вы портили ей жизнь и вот теперь смерть сумели испортить».
Леднев слушал эту околесицу почти бесстрастно, не перебивая. Он только начинал злиться, хотел возразить. Даже если бы гражданская панихида состоялась, никаких толп фанатичных поклонников там и в помине не оказалось. Леднев ещё хотел сказать, что у так называемой театральной Москвы слишком короткая память. Имя Лены для этой театральной Москвы почти что пустой звук, пшик… Возможно, столь раннее забвение имени сестры больно ранит самолюбие Наташи.
51 
