7 
Минутой позже пронзительный звук волынок был заглушен радостными криками: несколько сотен местных жителей, выстроившись вдоль дороги, приветствовали своего вождя.
Все они были одеты грубо и довольно бедно; но по ширине их плеч, по крепости мускулов, по гордости, сквозившей в каждом движении, герцог понял, что с этими людьми нельзя не считаться.
В царящем шуме герцог не мог здороваться с каждым отдельно: в ответ на приветствия он только кивал головой и махал рукой.
Наконец процессия достигла ворот замка – и вдруг, словно по команде, крики смолкли.
Члены клана молча смотрели на своего вождя, словно ожидая от него чего-то. Теперь, приглядевшись внимательнее, герцог заметил поодаль женщин и детей: они не принимали участия в ритуале встречи, робко держась в стороне.
Герцог намеревался прямо проследовать в замок, но какое-то чувство, более сильное, чем его желание, заставило его остановиться и повернуться к собравшимся.
– Благодарю вас всех, – произнес он глубоким звучным голосом. – Спасибо за теплую встречу, и да сопутствует вам удача!
Это старинное приветствие пришло к нему из глубин памяти; но самое удивительное, что он произнес эту фразу по-гэльски – на языке, на котором он не говорил уже двенадцать лет.
Члены клана вновь разразились громкими приветственными криками. Герцог поднял руку, словно салютуя им, и, повернувшись, вошел в замок.
– А теперь объясните, что натворил мой племянник, – обратился герцог к Данблейну.
После обильной трапезы лорд Хинчли отправился отдохнуть с дороги, а герцог с Данблейном прошли в библиотеку, где любил работать отец.
Переступая порог, герцог подсознательно ожидал увидеть в кресле у окна, из которого открывался вид на лощину, ненавистную мрачную фигуру отца.
Огромный, зловещий, словно химера на старинном соборе, отец сидел здесь целыми днями, немигающим взглядом обозревая из окна свои владения.
Как ни странно, комната, представшая теперь взору герцога, ничем не напоминала логово чудовища.
Библиотека, распланированная и обставленная знаменитым Уильямом Адамом, была не только элегантна, но в то же время уютна.
«Не может быть! – недоумевал герцог, стоя на пороге. – Как мог я в детстве не замечать такой красоты?»
Это просторное, светлое помещение с изящной росписью на потолке и множеством книг, переплетенных в разноцветную кожу, никак не вязалось с мрачным, ненавистным образом отца.
Герцог сел в кресло – он даже не подумал о том, что в этом кресле обычно сидел отец, – и указал Данблейну на место напротив.
– Из вашего письма я понял, что положение отчаянное, но теперь мне кажется, что вы несколько преувеличиваете, – продолжал герцог.
– Нет, ваша светлость, все действительно очень серьезно.
– Так что случилось?
– Торквил попал в плен к Килкрейгам.
– В плен? – Герцог недоверчиво улыбнулся. – И что же, они держат его в неприступной башне или в сыром подвале?
– Полагаю, условия его содержания оставляют желать лучшего, – отозвался Данблейн, – но мы должны благодарить Килкрейгов за то, что они не отправили его на суд в Эдинбург.
– На суд?
Герцог был немало изумлен, выслушивая управляющего.
– В чем же они его обвиняют?
– В краже скота, ваша светлость!
– Боже мой!
Герцог широко открыл глаза. Неужели это не кошмарный сон?
– Я разговаривал с Килкрейгом, ваша светлость. Он согласился подождать с решением этого дела до вашего приезда, но заявил, что преступление полностью доказано и Торквил со своими товарищами, представ перед судом, будет сурово наказан, – возможно, выслан в колонии!
Герцог не мог поверить своим ушам, настолько это казалось диким для образованного, цивилизованного человека.
Он хорошо знал, как относится к краже скота шотландское правосудие.
Рост скотоводства в Нижней Шотландии и приграничных областях Англии вызвал к жизни такие уродливые явления, как угон скота и взимание «черного налога». Последнее стало едва ли не горской традицией.
Шотландцы издавна платили своему правительству налог деньгами или натурой. «Черным налогом» назывались деньги, которые выплачивали бандитам законопослушные граждане в обмен на обещание не трогать их стада.
В прежние времена похитителей скота вешали; теперь правосудие стало милосерднее, однако судьи без колебаний высылали провинившихся в далекие колонии, обрекая их на неминуемую гибель, или заключали на много лет в знаменитую Эдинбургскую темницу.
7 
