46 
— Мишка не пьет! — твердо заявил безногий с орденом Славы третьей степени и медалью «За отвагу». — Становь пузырь на лавку, капитан, и айда за мной! Счас мы разыщем твоего Мишку…
И безногий, не оглядываясь на Сергея Аркадьевича, быстро покатил на своей убогой деревянной площадочке с шарикоподшипниковыми колесиками, прямо через весь опустевший рынок к какому-то саманному строению под тростниковой крышей, около которого стоял крытый фургон, смонтированный на грузовике ЗИС-5.
С гулко стучащим сердцем Сергей Аркадьевич еле поспевал за безногим, глядя, как ловко отталкивается тот колодками на манер штукатурных мастерков с ручками. Для лучшего зацепления с земной поверхностью снизу «мастерки» были обиты кусками старых автомобильных шин с глубоким протектором…
***
Под тростниковой крышей — арбузы, арбузы, арбузы…
За колченогим столиком старый узбек в толстых очках и белой от соли пропотевшей тюбетейке щелкает на счетах, записывает в ученическую тетрадку одному ему ведомые цифры…
В кабине грузовика с фургоном спит умаявшийся шоферюга. Тюбетейка закрывает лицо. Видны из-под тюбетейки только черный ус и наголо обритый затылок…
Из пустого разгруженного фургона тянет прокисшим арбузным соком. Видать, не выдержали несколько штук перегона из Ташкента в Алма-Ату, лопнули, протекли. А тут — жара несусветная!..
За глиняным сараем с арбузами на пустых ящиках из-под яблок сидят Сергей Аркадьевич Поляков и Мика.
Курят папироски среднего комсостава «Норд».
На соседнем ящике Мика расстелил свою темную от пота рубашку — пусть сохнет. Пальцы дрожат от усталости. Шутка ли, вдвоем с водилой фургон разгрузили — четыре тонны арбузов.
— Боже мой… Что это с тобой? Где это тебя так? — со щемящей жалостью спрашивает Сергей Аркадьевич и оглядывает жилистого, исхудалого, вытянувшегося Мику с большими натруженными кистями рук.
— А-а-а… — Мика равнодушно машет рукой. — Плюнь, па. Не обращай внимания. Это скоро пройдет.
Но Сергей Аркадьевич не может отвести глаз от Микиной спины — вся в кровоподтеках и ссадинах. Да и бровь рассечена — в последний привод блатники в камере драку затеяли. Чуть совсем не пришили. Еле-еле отмахался. Да еще именем Лаврика припугнул…
— Бедненький мой сынуля!.. Как я счастлив видеть тебя…
— Папочка… — Голос у Мики сорвался. — Папочка!.. Ты только забери меня отсюда!.. Мне здесь так плохо…
— Но как?! — тоненьким голосом в отчаянии восклицает Сергей Аркадьевич. — Первый же комендантский патруль, который пойдет по вагонам, заберет тебя, и я ничего не смогу для тебя сделать!..
— Но я же твой сын, папа!
— Сыночек, любимый мой!.. У тебя нет ни пропуска, ни командировочного предписания!.. Микочка! Родной мой… Пойми, сынуля… Это выше моих возможностей… Прости меня, Бога ради!..
— Но я же твой сын, па…
— Скоро снимут блокаду… Я вернусь в Ленинград и сразу же пришлю тебе вызов!.. И мы снова будем жить вместе! Разыщем Милю…
Сергей Аркадьевич чуть не плакал. Он не верил ни одному своему слову — и блокаду снимут не скоро, и кто знает, попадет он сам в Ленинград или нет?…
Но сейчас эта мысль о вызове показалась ему спасительной.
— Сразу, сразу, сразу же я пришлю тебе вызов, сыночек мой единственный!..
Впервые в жизни Мика увидел своего отца таким слабым и беспомощным. Еще более беспомощным и жалким, чем тогда, когда Мика с температурой сорок отмывал бесчувственное пьяное тело Сергея Аркадьевича от мочи и блевотины.
Тогда в беспробудном и трагическом запое Сергея Аркадьевича была хоть какая-то иллюзорная попытка сопротивления судьбе, а тут…
— Куда?… Куда ты пришлешь вызов? — обреченно спросил Мика.
— Где бы ты ни был — я тебе сразу же туда и вышлю, — быстро проговорил Сергей Аркадьевич.
— А пока? — горько усмехнулся Мика и глубоко затянулся.
— А пока я оставлю тебе все деньги, которые у меня есть… Я привез тебе американских консервов, шоколад… Тоже американский. И настоящие английские солдатские ботинки. Такие высокие… Они у нас «Черчилли» называются. — И Сергей Аркадьевич попытался улыбнуться Мике.
Вот тут Мика окончательно понял, что снова остается один.
Он помолчал, низко опустив голову, выронил из обессилевших пальцев окурок, растер его о землю ногой и поднял на отца глаза, полные слез…
И в последний раз тихо спросил:
46 
