27 
Заметив их, он даже не стал притворяться виноватым.
– О, ваша светлость! – воскликнул он, салютуя ему фляжкой. – Я-то все искал глоточек чего-нибудь, что утихомирит мой желудок, а у Хопкинса в кармане как раз оказалось то, что надо.
– А ведь Хопкинс прекрасно знает, что я не одобряю употребления спиртного, – высокомерно ответил герцог, и, изображая из себя непримиримого борца за трезвость, выхватил фляжку из рук викария.
– Но, милорд? – только и выговорил бедняга Хопкинс, с тоской наблюдая за тем, как герцог выливает содержимое фляжки в канаву.
Викарий в отчаянии смотрел на лужицу джина на снегу, а герцог незаметно подал знак кучеру, который, догадавшись, в чем дело, тотчас повеселел.
– Пойдемте, сэр, – сказал лорд Веверли ее отцу. – Нам пора в путь. Я решил-таки прокатиться верхом. Так что вы с мисс Шалстоун несколько часов сможете позаниматься в тишине и покое.
Отец Корделии поднялся, чуть пошатываясь, и отер остатки джина с губ.
– Ну что ж, по местам.
Герцог подошел с ними к карете, но, когда он собрался подать руку Корделии, викарий отодвинул его в сторону и сам помог дочери. Пожав плечами, герцог прикрыл за ними дверцу и направился к козлам.
Усаживаясь рядом с отцом, она, выглянув в окно, заметила, как лорд Веверли шепнул что-то Хопкинсу и сунул ему золотую монету. Кучер кивнул и что-то сказал в ответ, кивнув в сторону кареты.
Корделия, довольная тем, как быстро герцог уладил дела с кучером, откинулась на спинку сиденья и тут вдруг, подняв глаза, поймала на себе злобный взгляд Пруденс. Пруденс сидела теперь напротив нее, и от выражения ее лица парное молоко бы скисло.
– Вы с его светлостью слишком долго отсутствовали, – набросилась на Корделию Пруденс, готовая углядеть в ее облике доказательства недостойного поведения.
Викарий повернул голову к дочери.
– Ну да, – пояснила ему Пруденс. – Дочь ваша, уж неизвестно по какой надобности, скрылась в лесу, и герцог самолично последовал за ней. Не было их десять минут, которые они провели в лесу, наедине.
– Прекрати, Пруденс, – прервала ее Корделия. – Тебе отлично известно, почему я пошла в лес.
– И что же ты делала в лесу? – сурово спросил викарий.
Корделия с трудом сдерживалась.
– По какой надобности женщина удаляется в лес? – Она сердито взглянула на отца. – Почему приходится скрываться в лесу, когда под рукой нет ночного судна?
Он потупился и пробормотал:
– Да-да, конечно.
Корделия, не давая Пруденс выступить с еще более страшными обвинениями, продолжала:
– Я уже выходила из лесу, когда столкнулась с его светлостью, который стал читать мне нотации и объяснять, как неблагоразумно уходить в лес одной. – Она пристально посмотрела на Пруденс. – Он посоветовал мне в следующий раз брать с собой тебя, Пруденс.
– Да-да! – Гнев батюшки обратился против ее обвинительницы. – Весьма поразительно, что тебе в голову не пришло сопроводить Корделию. Какая дуэнья отпустит свою подопечную в лес одну?
Корделия поразилась злобе, сверкнувшей в глазах Пруденс. Она знала, что у старухи характер не сахар, но то, как она смотрела на викария, было уж слишком. Во взгляде этом было столько горечи, даже ненависти, что у Корделии холодок по спине пробежал.
– В следующий раз не премину, – процедила сквозь зубы Пруденс, усаживаясь прямо, в своей излюбленной позе. – Можете быть уверены.
«Замечательно, – подумала Корделия. – Теперь у меня целых два опекуна».
Она наклонилась, чтобы поднять свою сумочку, в которой лежали ноты. Да, путешествие продлится дольше, чем она рассчитывала. Гораздо дольше.
Герцог, ехавший позади кареты, думал о том же. И еще жалел, что вылил джин Хопкинса. Бедняга кучер уверил его, что в ближайшем городке прикупит еще, но Себастьяну джин нужен был немедленно. Он приехал из Индии не с самым теплым гардеробом и никак не ожидал, что почти сразу придется отправляться на север. Заказывать новое теплое платье времени не было, а старая одежда ему, после стольких лет на карри и тропических фруктах, уже не подходила – он похудел. Так что, кроме сюртука, у него ничего теплого не было.
По правде говоря, за годы, проведенные в Индии, он не соскучился по огромным безвкусным ростбифам, но без тяжелой пищи тело его стало стройным и поджарым, и он острее ощущал холод. Он не солгал Корделии, когда сказал, что воздерживается от поездки верхом из-за погоды. Себастьян поежился, натянул треуголку на уши и впервые в жизни пожалел, что не носит парика.
27 
