– Мой человек, а не я!
– Ладно, – после паузы ответил Хлебалов. – Один и без оружия…
– Останешься ты! – Хлебалов посмотрел на Мишу.
Кроме Миши в доме, вернее – в подвале, останутся еще четверо раненых и баба, но их судьба Хлебалова сейчас не волновала.
– Когда мы уйдем, можешь торговать себе любые условия. А можешь просто перерезать ей горло и попытаться уйти по-тихому. Сам решишь. Если все пройдет нормально, возвращайся в Курган.
– Вы туда вернетесь?
– Нет. Но там будет Юматов. Он тебе все скажет. Держись, Мишка, и помни: я своих не забываю! – Он сжал Мишину руку, потом обвел взглядом поредевшую «дружину». – Это ко всем относится! – сказал он. – Если со мной все будет в порядке, вы все станете очень обеспеченными людьми! – Никитский князек усмехнулся. Личное доверие плюс финансовая заинтересованность – вот гарантии настоящей преданности.
– А может, грохнуть из подствольника вертушку – и на прорыв? – предложил один из телохранителей, здоровенный шкаф два на полтора, в бронике четвертого уровня. – Пока они не ждут…
Люди, которых Миша прихватил из Праздничного, все – курганские, реальные бойцы из команды сопровождения грузов, заухмылялись. У двоих на акаэсах были «Костры», и по паре «выстрелов» еще оставалось, но они хорошо понимали разницу между подствольником и настоящим гранатометом.
– Мудак, – ласково произнес Миша. – Ты из подствольника когда последний раз стрелял?
– Да я это… Я ничего… – стушевался телохранитель.
– Оружие наготове, но первыми не стрелять, ясно? – велел Хлебалов. – Выходим все вместе.
Я в центре. – Он повысил голос: – Эй, там, на вертушке. Мы готовы! Высылайте своего наблюдателя!
– Они уходят! – воскликнул Монах. – Бессон! Ты гляди!
– Вижу, не слепой! – Бессонов угрюмо смотрел, как, ощетинившись стволами, уходит со двора, мимо держащих их под прицелом спецназовцев, мимо вертолета с эмблемой рыбинспекции, группка людей с Хлебаловым – в центре.
От шумной, но неприцельной стрельбы хлебаловцев никто из «братьев-разбойников» не пострадал.
– Эрпэгэшку бы… – пробормотал Монах. – Один выстрел… Я бы не промахнулся…
– У этих – есть! – сказал Салават. – Стрельнут?
– Ни хрена! – зло бросил Бессонов. – Там Лешка командует! Лешка, бля, джентльмен! Слово дал, бля!
– Ну и хорошо, – спокойно сказал Сивый. – Молодец!
Бессонов бросил на него свирепый взгляд. Сивый остался невозмутим.
Из дома вышли двое: здоровенный лоб с автоматом, который он демонстративно держал за цевье, и нечто хрупкое и растрепанное, в «пятне» с чужого плеча…
– А вот и Булкина! – сказал Сивый.
Сивый был из тех, кто на проверке у окулиста на предложение прочитать последнюю строчку, воспроизводит: «типография такая-то, тираж двести тысяч». Так что он без всякой оптики видел не хуже, чем Монах с биноклем.
– И Мишаня! – сказал Монах. – Снять?
– Зачем? Мишка нам реально ничего плохого не сделал, – ответил Бессонов.
Аленка бросилась к Шелехову.
А спецназовцы отняли у Миши оружие, надели «браслеты» и потащили к вертолету.
– Счас его отбуцкают! – кровожадно пробормотал Монах.
Но ошибся. Шелехов сказал что-то – и Мишу отпустили. Но наручники не сняли.
Двое спецназовцев вошли в дом, а через некоторое время снова появились, сгибаясь под тяжестью двух тел в «пятне». За ними самостоятельно вышли женщина и мужчина. Не в камуфле, а в обычной одежде.
Спецназовцы собрали оружие, закинули в вертолет тела. Шелехов помог Аленке подняться по лестнице. Мужика в цивиле и Мишу тоже забрали. Мужик замешкался и получил пинка, сразу прибавившего ему проворства.
Винт превратился в блестящий круг, «вертушка» подпрыгнула и под острым углом, над самыми макушками деревьев, ушла в небо.
– Стреляный летун… – уважительно отметил Монах искусство пилота.
Женщина осталась на земле.
Бессонов вполголоса ругался.
– Пошли, – сказал Сивый.
– Куда? – спросил Салават.
– За Хлебаловым.
Бессонов поглядел на снайпера – и его обветренные губы растянула усмешка. До него дошло!
– Ну да! – сказал атаман «братьев-разбойников». – Теперь он – наш! Побежали!
– Эй! – возмутился Монах. – А пожрать? Там, – энергичный кивок в сторону дома, – жратва точно есть!
Это было разумное предложение. Даже Салават не выдал обычной реплики насчет монаховой прожорливости. Он тоже очень хотел кушать.
– Четверть часа, – сказал Сивый.