Особенно,... 
205 
«А не ходить нельзя, — решила она в свое оправдание, так как не могла представить себе, что в новогодний вечер останется сидеть дома. одна. — Я должна быть выше своего личного горя. Я — деловая женщина, и для меня дело — выше всего. У Лысой Головы есть весьма влиятельные знакомые. Надо сделать так, чтобы все они стали моими потенциальными клиентами».
Таня ехала с Филиппом Ивановичем по лондонской Сент-Джеймс-стрит и думала, какие же скучные люди англичане. Еще перед Рождеством на улицах можно было видеть толпы народа, а Новый год никакого особенного ажиотажа у истинных островитян не вызывал — на площадях и в магазинах толпились только туристы, африканцы и мусульмане. Довольно часто слышалась и русская речь. Особенных дел здесь у Филиппа Ивановича не было, да и деловая активность по случаю праздников у аборигенов была сведена к нулю, поэтому большую часть времени они проводили вдвоем с Татьяной. Правда, однажды, больше по желанию Татьяны, чтобы познакомиться с истинными представителями национального характера, Филипп Иванович ввел ее в небольшой кружок, где он знал двух или трех человек. Их пригласили на ужин. Таня могла бы объясниться на кое-какие культурные темы, взятые в основном из учебного курса разговорного языка, поэтому решила не ударить в грязь лицом и тщательно оделась и накрасилась. Ужин был довольно простой и милый, все много смеялись, Таня не могла понять из разговора ни одного слова, что, в общем, было немудрено, так как весь разговор сводился к употреблению междометий. Сама она за весь вечер сказала: «Hi!» и «Good bye!», и очень удивилась, когда узнала, что пару раз ее назвали милочкой. Филипп потом сказал ей, что среди присутствующих была особа, принадлежавшая к аристократической семье, правда, не к главной, а к какой-то побочной ветви, но Таня даже не могла вспомнить, как выглядела та, о которой он говорил.
Чтобы не показаться Филиппу совершенной дурой, Таня вежливо интересовалась достопримечательностями, но Лондон после Парижа почему-то оставил ее равнодушной. Она пыталась разговорить Филиппа Ивановича расспросами о его детстве и юности, но он, произнеся несколько неопределенных фраз, осекался, потому что многие воспоминания даже и студенческих лет были связаны у него с женой и маленькой Мышкой. Вместе они когда-то получали их первую квартиру, вместе на первых его голубеньких «Жигулях» ездили в Крым, часть лета проводили в деревне под Рязанью. Подробности же становления своего бизнеса он не рассказывал вообще никому, и даже адвокат Филиппа и тот не знал достоверно всех, иногда неловких, деталей. Последние же годы пролетели вообще как один миг, и рассказывать о них не имело никакого смысла. Они отличались друг от друга только городами, куда ему приходилось ездить, да девушками с разного цвета глазами и длиной волос, которых он для развлечения брал с собой. Разговаривали они поэтому с Таней, как ни странно, больше о Мышке. О том, как она живет в Варшаве, какой у них там хороший участковый педиатр да сколько прибавил в весе маленький Ваня Дорн. Мышка назвала мальчика так в честь деда — отца Филиппа Ивановича.
«Я бы не могла усыновить чужого ребенка!» — думала про себя Таня, слушая эти рассказы. Иногда, где-нибудь в самом неподходящем месте, она вспоминала Ашота, но всякий раз отгоняла от себя мысли о нем. Ночи в английской гостинице, специально для туристов отделанной в викторианском стиле, тоже были размеренны и спокойны. И Таня всегда испытывала облегчение, когда Филипп Иванович, утомленный осмотром достопримечательностей, засыпал раньше ее. Тогда она чувствовала себя свободнее. Иногда она вставала, зажигала в гостиной свет и рассматривала со всех сторон новогоднюю открытку, полученную от Янушки перед самым отъездом. На лицевой части открытки лежали под снегом альпийские луга и зеленели внизу ели, а внутри содержались восторженные излияния Янушки о том, как интересно ей работать в новой, только что организованной лаборатории по изучению возможностей уничтожения радиоактивных отходов. Также Янушка с большим одобрением отзывалась о внешности и деятельности ее нового директора господина Хольмана, немца, уже несколько лет работавшего в Австрии.
«Может, и мне попросить родителей, чтобы пристроили куда-нибудь в научную лабораторию? — думала Таня, пряча открытку в карман. — С другой стороны, зачем? От скуки? От скуки ничего хорошего не получится. — Ей вспомнилась работа у мадам Гийяр, и Таню аж передернуло: — Ну уж нет! Опять вставать ни свет ни заря, куда-то тащиться… что-то выдумывать, вымучивать из себя…» Конечно, проблески интереса у нее в процессе работы появлялись, но это все равно что курочке по зернышку клевать. Когда еще наткнешься на жемчужину? А здесь вот он, золотой интерес. Она смотрела на своего спутника, ощущая рядом его теплый бок.
205 
