75 
— Не слушайте его, он говорит вам неправду! — громко возмущалась она и взмахивала негодующе полными загорелыми руками. — Америка — это сталинизм с человеческим лицом! Какой везде порядок! Какие полицейские, какая чистота! Если, конечно, не жить в районах с латиносами! Пиво на улицах пить в открытую нельзя! Окурки кидать нельзя, сразу штрафуют! Девчонкам без сопровождения взрослых вино в магазинах не продают! Ты остановился на улице — полицейский подъедет, спросит, что у тебя случилось. Проводит туда, куда надо, одолжит свой насос или что-то там еще, не то что наши, только деньги лопатой гребут! Нет, мне в Америке очень нравится! Разве мой муж-армянин у нас в Баку, где прожили мы всю жизнь в хрущевке и откуда нас выгнали в двадцать четыре часа, мог бы иметь свою фирму и такой дом, как у нас здесь, в Америке, в котором, Ашотик, ты, кстати, и жил?
— У тебя прекрасный дом, Сусочка, — отвечал Ашот, а все вокруг него молчали, не зная, как участвовать в этом споре. — Но ты живешь только этим домом, детьми, вашей школой и мужем. Ты не ходишь здесь в театр, а в Баку ходила, ты не слушаешь оперу, ты не толкаешься в очереди в кино, потому что здесь по большому счету не за чем толкаться, и тебе нечего обсуждать на твоей просторной кухне. Поэтому в Баку в хрущевке на кухне вечно толпилась тьма народа, а здесь — съели гамбургер, и до свидания. И ты не видела в Америке того, что видел я. Тебе еще повезло, что ты живешь в этом домике с газоном, а не в квартале с латиносами, в меблированных домах, больше похожих на картонные коробки, по сравнению с которыми наши хрущевки — рай земной. Это нам всем повезло, что мой брат сумел привезти сюда деньги нашей семьи и купить на них подержанный грузовик, на котором и стал работать вместе со вторым моим братом, а потом смог создать свою маленькую фирму.
— А спроси, спроси ты своего второго брата сейчас, — не унималась Сусанна, — где ему больше нравится? Преподавать философию в институте рыбного хозяйства, чем он занимался после окончания университета, или разъезжать сейчас по стране в огромном новом комфортабельном грузовике нашей фирмы, совладельцем которой он тоже является? И получать хорошие деньги! И надеяться, что дети его смогут поступить в местный университет, если захотят! И ты бы мог так же работать, если б захотел, если бы понял, что то, от чего ты ушел, все эти посиделки на кухнях, осталось там, в далекой стране, а здесь тебя ждет новая жизнь! — И Сусанна вскакивала, встряхивала браслетами и перемещалась в пространстве туда, где ждал ее небольшой дворик с аккуратным подстриженным газоном, туда, куда возвращались из школы ее дети (учительница говорила, что они подают большие надежды! Они смогут получать стипендию в колледже!), туда, куда еле волочил ноги после бесконечных переговоров о поставках клубники и томатов его старший брат и куда иногда заезжал на своем супергрузовике средний.
— Жаль, что ты не помнишь, Сусанночка, — кричал зачем-то ей вслед в своем сне Ашот, — как наша мама, тогда еще молодая, тридцатипятилетняя, говорила, что все отдаст, лишь бы ее дети получили хорошее образование: старший стал бы инженером, средний — гуманитарием, а уж младший — врачом! И что она просто умерла бы со стыда, если б узнала, что дети ее, как другие невыучившиеся, стали торговать на рынке луком и помидорами, виноградом и зеленью.
А колледж этот местный, Сусанночка, — вдогонку все громче кричал он ей и даже пинал ногами воздух от возбуждения, — прибежище для дебилов, нечто среднее между пэтэу, выпускающим газоэлектросварщиков и поваров, и техникумом, где девочкам делают упор в образовании на кулинарию и вязание, а между делом изучают историю искусств, а мальчиков учат истории кое-как, а в основном слесарному делу для работы в авторемонтных мастерских. Правда, для всех теперь обязательна компьютерная грамотность и в светлых классах у них столько техники, что нам и не снилось! И сами ученики ну такие раскованные, такие свободные, а по сути, такие неграмотные, что дадут нашим пэтэушникам сто очков вперед. Но только у нас, на Севере, тупость и хамство так и называются, как они есть, и в таком поведении подростков винят социальные причины — пьянство, нищету, неразвитость родителей, об этом пишут в газетах, с этим пытаются бороться. А в Америке все то же самое называется свободой личности. Чуть попытаешься поставить хама на место — тут же сердитые окрики: не давите на свободную личность! А как они одеты, эти подростки! У попугаев гораздо более гармоничная окраска! Вот, говорят, в Москве черно-серая толпа. Странно нам было бы, однако, носить розовые и голубые одежды, если десять месяцев в году в Москве идет то дождь, то снег. Но тут я не буду слишком резок, потому что в одежде у всякого народа свои традиции — у папуасов свои, а у эскимосов свои. Но только тогда надо прямо и говорить, что это вкусы папуасов и народов Севера. Армянские женщины любят черное, а негритянки — красное. Прекрасно, если это красное гармонирует со всем остальным черным. Но если на школьнице с рыже-фиолетовыми косичками, идущей навстречу мне и выдувающей пузырь жвачки величиной с дом, я вижу какую-нибудь красную майку с зелеными штанами в желто-фиолетовых разводах, то это зрелище приводит меня в психоэмоциональный шок. И пусть мне хоть сколько твердят о свободе личности и о том, что семь серег в одном ухе — красиво, я могу согласиться лишь с тем, что сейчас в мире, по-видимому, побеждает мода родом из Африки. А по сути, такая мода на самом деле свидетельствует всего лишь о дисгармонии, присущей малообразованной части населения. Недаром же африканцы и афроамериканцы, получившие образование в лучших и дорогих учебных заведениях Старого и Нового Света, не ходят по улицам в розовых шортах с голубыми разводами, напоминающими старые семейные трусы советских времен. У нашего папы, кстати, были когда-то такие же, сатиновые, сшитые на фабрике из той же ткани, что шились и ночные рубашки, но он носил их в эпоху дефицита и прятал под брюки.
75 
