Особенно,... 
108 
Он дал ей пощечину. Не сильно, но она захлебнулась от слез.
— Да! Да! Да! Это правда! Ты думаешь, я ничего не вижу, не замечаю? Девчонка просто виснет на тебе, а ты ее поощряешь!
— Ты с ума сошла! — сказал он тихо в ответ, но Наташа продолжала кричать:
— Я тебя ненавижу! Ненавижу вас всех! Всех! Всех мужчин на свете! Что вы сделали со мной! В кого превратили? В какое-то фантастическое, неправдоподобное существо, которое никогда не смеет открыть рот. Я должна только улыбаться и быть приятной! Всегда быть приятной! Приятной во всех отношениях! Не доставляющей никому хлопот, всегда надушенной, причесанной и красивой! Всегда вежливой и интеллигентной! Постоянно делающей вид, что все в порядке, все прекрасно, все, как всегда, на недосягаемой высоте! А в глубине души быть опустошенной старухой, не знающей, для чего дальше жить!
Им постучали в стену. Серов два раза стукнул в ответ. Снял с шеи свисток и громко, переливчато засвистел. Просто так. Но за стеной услышали свист и отчего-то вдруг испугались. Стук больше не повторялся. Наташа лежала на животе на кровати и лила слезы в подушку. Одна нога у нее свесилась на пол, и вся фигура выражала такое детское, неподдельное отчаяние, что Серов выдержать дольше не мог. Он подошел к ней, перевернул ее на спину, вытер полотенцем слезы с опухшего до неузнаваемости лица и сказал:
— Ну, не переживай. Уж про одного-то человека ты знаешь точно, что он тебя любит! Искренно, нежно, без нетерпения.
Она приподнялась на подушке:
— Кто?
Ей так нужно было услышать от него: «Конечно, я». А он хотел ответить: «Твой отец». Но сказал:
— Ни рыба ни мясо.
Она вздохнула и отвернулась к стене. Он не знал, как разрубить этот узел. Он тронул ее за плечо.
— Ну скажи, что ты хочешь?
Она промолчала, и он сказал за нее. Эти слова пришли ему в голову только что, неожиданно и просто:
— Ну, давай разойдемся. Если не хочешь со мной жить, я уйду. Правда, это будет не сразу, надо будет меняться, искать жилье… Несколько месяцев потерпи.
Она села на постели, медленно открыла глаза, убрала со лба спутанные волосы, разлепила губы, сказала:
— Я уже думала об этом. Наш дом — это твой дом. Если уж уходить — то мне. Но пока не гони меня. Я еще ничего не решила.
Он оскорбился, подумал: «Значит, пока я сходил с ума от страха за нее во время всех ее болезней, пока я крутился волчком на работе и дома, пока я утрясал все отвратительные хозяйственные мелочи, она что-то там решала?»
Наташа опять замолчала. Лежала с потерянным лицом, как заблудившаяся девочка. Ему стало жалко ее и себя, жалко Катю, своего живущего теперь далеко сына, бывшую жену, покойную мать, всех людей, с которыми так или иначе он был близок. Он подумал, какая глупая штука — жизнь, вздохнул и сказал:
— Давай выпьем чаю, а то все вино да вино! И ведь если сопьюсь, ты меня точно бросишь! Не будешь лечить!
Но пока он заваривал чай, она отвернулась к стене и уснула. Он сел к низкому столику у выхода на балкон, на котором стояла ваза с завядшими уже длинными ветками сирени, и стал, обжигаясь, пить чай без сахара, закусывая каким-то черствым печеньем, случайно обнаруженным в сумке среди других вещей. Он вспоминал свою жизнь с детства, с юности, с того времени, когда был аккуратным студентом, вспоминал свою жизнь в доме начальственного тестя, вспоминал свою жизнь с Наташей и понимал, что другой такой умной, интересной жены ему больше не найти. Но почему, почему эта умная, интеллигентная, всезнающая Наташа так к нему несправедлива! Обижает его по пустякам. Вот зачем-то приплела сюда Катю…
Но в глубине души Серов знал, что выкрики Наташи небеспочвенны. Катя действительно ведет себя слишком уж раскованно, но таковы современные подростки. С его стороны к Кате не было ничего.
Он так и не заснул до самого утра. А назавтра самолет вернул их в Москву, а под дверью их номера до прихода горничной пылился свежий букет роскошной персидской сирени.
Это было прошлым летом. С августа же в их доме стало твориться что-то невероятное. Катя и Наташа ругались, причем Катя закатывала истерики в ответ на самое невинное замечание матери и бежала искать защиты у него. Потом от всего этого наступило короткое спасение, потому что Катя поступила в институт и нашла там себе парня. Молодые съехали, и в доме наступил относительный покой. Осенью у Наташи случились серьезные неприятности: кто-то из завистников и недоброжелателей обвинил ее в излишней самостоятельности и нежелании делиться доходами. Потом она стала шутить, что на следующий год будет обязательно баллотироваться в Московскую думу, чтобы выбить дополнительные ассигнования на развитие медицинских наук, и в этих заботах пролетели зима и весна.
108 
