Последние отзывы

  76  

Слушая ее, я невольно вспомнил волчьи лапы у себя на плечах и горячее дыхание возле самого горла. Мне волки представляются неким символом, напоминанием о подстерегающем меня безумии, которое в любой момент может захлестнуть мое сознание.

Если бы я верил в Бога, я вознес бы Ему молитву, предлагая взять мою жизнь, но пощадить жену и ребенка. Теперь мне понятно, почему у крестьян столь велика потребность во "всемогущем отце", а точнее – в "небесном сторожевом псе". Страшно сознавать, что, кроме меня самого, нас некому защитить. Хорош защитник: слабый, ненадежный, стоящий на грани сумасшествия!.. Ранним утром (солнце еще только всходило) я ненадолго проснулся и увидел... насаженную на кол голову Джеффриса. Она смотрела на меня, улыбаясь той же зловещей улыбкой, какую я видел на лице Стефана, когда он неожиданно появился в дядином кресле.

Мне думается, что и я, и дядя с Жужанной, и вообще все в роду Цепешей страдают безумием. После вчерашних событий я в этом уверен.

Пятнадцатого числа, поздно вечером, я собрался с духом и все-таки бросил письмо В. в огонь. Утром я встал очень рано, запряг лошадей и поехал в Бистриц, полный волнений и надежд. К двум часам пополудни я туда добрался. Возбуждение мое поутихло, а надежды, наоборот, усилились. Я испытал немалое облегчение, передав хозяину гостиницы письмо для четы новобрачных, мое письмо, в котором говорилось о том, что дядя не готов сейчас к приему гостей.

Хозяин гостиницы – наш дальний родственник. Невзирая на круглое лицо и грузную фигуру, его характерный, с горбинкой, нос свидетельствует о принадлежности к роду Цепешей. Человек этот сразу же меня узнал, поскольку менее двух недель назад мы с Мери останавливались у него. Он тепло поздоровался со мной, хотя и удивился, почему я, а не Ласло приехал в Бистриц. Я отделался туманным ответом насчет дел в городе и передал ему письмо. Он почему-то поблагодарил меня и сказал, что через пару часов эти люди должны приехать, и он сразу же его передаст. Наверняка он думал, будто там подробно расписано, как добраться до замка и где их встретит Ласло. Хозяин продолжал говорить о замечательной погоде, благоприятствующей путешествиям. Я сдержанно улыбался.

Я хотел побыстрее распрощаться и уйти, однако хозяин уговорил меня перекусить у него. Покинув гостиницу, я пошел на почту и отправил письмо лондонскому стряпчему. Пока все шло сообразно моим расчетам. Я искренне радовался, что сумел защитить новобрачных от грозящего им зла. Оставалось выполнить еще одно, последнее дело.

Я переступил порог жандармского управления^[28], поднялся на второй этаж и остановился перед столом, за которым сидел какой-то младший офицер. Меня вдруг охватило сомнение – ведь я собирался обвинить Ласло в чудовищных преступлениях, не имея, по сути, никаких серьезных улик. О чем я расскажу властям? О том, что кучер украл несколько вещей, принадлежавших убитому и обезглавленному Джеффрису? О том, что он солгал мне насчет курицы? Вот и все факты. А как я докажу дядину непричастность к преступлению? Как докажу, что сам не являюсь убийцей и вообще нахожусь в здравом уме? И еще: как я узнал о местонахождении кладбища черепов?

Мне стало неловко. Дожидаясь, пока жандарм закончит писать, я принялся разглядывать висевшие на стене портреты тех, кого разыскивала жандармерия, нарисованные по словесным описаниям. Один из них был вор, сбежавший из-под стражи, другой – матерый преступник, а третий – умалишенный. Я всматривался в хмурые, злобные лица этих людей, в изгиб их губ, в выражение глаз, пытаясь найти какое-либо сходство с лицом Ласло.

– Чем могу служить? – спросил меня молодой жандарм, подняв голову от бумаг.

Он был светловолосым. Его небесно-голубые глаза смотрели на меня сквозь круглые стекла очков. Говорил он со мной холодным, снисходительным тоном, хотя по моему облику, одежде и манере держаться прекрасно понимал, что перед ним – человек знатного происхождения, богатый и образованный. Скорее всего, сам он родился в довольно бедной семье и не получил ни должного воспитания, ни образования. У таких людей нередко бывает врожденное чувство неприязни к тем, кто богаче и выше их по положению. Но в данном случае он явно считал себя хозяином положения. Он был саксонцем, завоевателем, а я – "местной знатью" порабощенной страны. Единственное преимущество, и жандарм не собирался скрывать его от меня. В его тоне я уловил и безграничную скуку, ennui^[29]человека, который успел повидать так много, что уже ничему не удивляется.

  76