Особенно,... 
211 
— Дом, некогда известный как Ракушечный, — пробормотала она. — Неудивительно, что мы его не сразу заметили.
Похоже, дом был пуст: машины не видно, амбар по соседству заперт, шторы на окнах с переплетами в виде ромбиков опущены. Но, выбравшись из машины на усыпанную осколками дорожку, они увидели молодую женщину, сидевшую на корточках в дальнем конце того, что было когда-то ракушечным садом. Она обнимала верхушку декоративного колодца из цемента, покрытого панцирем из ракушек, ее длинные белые волосы стелились по его краю. Она походила на Виолу после кораблекрушения[26] и даже не обернулась, когда Дебора и Чайна подошли к ней. Зато заговорила:
— Уходи. Видеть тебя не могу. Я позвонила бабушке, и она сказала, что я могу приехать к ней на Олдерни. Она меня звала, и я поеду.
— Вы Синтия Мулен? — спросила у девушки Дебора.
Вздрогнув, та подняла голову. Посмотрела на Чайну, на Дебору, словно пытаясь угадать, кто они. Потом устремила взгляд за их спины, точно убеждаясь, что они одни. Никого не увидев, она обмякла. Лицо приняло привычное выражение отчаяния.
— Я думала, это отец, — сказала она глухо и опустила голову на край колодца. — Я хочу умереть.
И снова вцепилась в стенки колодца, точно надеялась усилием воли заставить свое тело перестать жить.
— Мне это чувство знакомо, — сказала Чайна.
— Оно не знакомо никому, — возразила Синтия, — потому что это мое чувство. А он радуется. Говорит: «Живи дальше спокойно. Сделанного не воротишь». Но все не так. Это для него все кончилось. А для меня нет. И никогда не кончится. Я никогда не забуду.
— Вы хотите сказать, что все кончилось между вами и мистером Бруаром? — спросила ее Дебора. — Потому что его больше нет?
При упоминании имени Бруара девушка снова подняла голову.
— Кто вы?
Дебора объяснила. По дороге из Ле-Гранд-Гавр Чайна рассказала ей, что, гостя в Ле-Репозуаре, ни разу не слышала даже намека на роман Ги Бруара с Синтией Мулен. Насколько ей было известно, единственной любовницей Бруара числилась Анаис Эббот. «Оба вели себя соответственно», — сказала она. Из чего было ясно, что эта девушка выпадала из картины до приезда Риверов на остров. Оставалось только выяснить, почему и по чьей инициативе.
Губы Синтии задрожали, уголки рта поползли вниз, когда Дебора представила ей Чайну и объяснила цель их приезда в Ракушечный дом. Когда она закончила, первые слезы уже бежали по щекам девушки. Она даже не пыталась их остановить. Они падали на ее серую водолазку, словно само горе оставляло на ней крохотные овальные следы.
— Я этого хотела, — говорила она, плача. — И он тоже. Он никогда не говорил мне, и я не говорила, но мы оба знали. Один раз перед этим он посмотрел на меня, и я поняла, что между нами все изменилось. Я видела по его лицу, что это будет значить для него, и все такое, и сказала ему: «Ничего не надо». И он так улыбнулся, как будто прочитал мои мысли и они ему понравились. В конце концов, так было бы даже легче. Тогда нам оставалось бы только пожениться.
Дебора взглянула на Чайну. Одними губами та прошептала изумленное: «Вот это да». У Синтии Дебора спросила:
— Вы с Ги Бруаром были помолвлены?
— Были бы, — сказала она. — А теперь Ги… О Ги!
Она плакала не стесняясь, точно маленькая девочка.
— У меня ничего не осталось. Был бы у меня хоть ребеночек, вот было бы хорошо. Но теперь он правда умер, совсем умер, а я этого не вынесу, я его ненавижу. Ненавижу. Я его ненавижу. Он говорит: «Выходи. Живи, как жила раньше. Можешь ходить, куда захочешь», и делает вид, как будто не молился об этом, не боялся, что я убегу и спрячусь где-нибудь до тех пор, пока не родится ребенок и он ничего не сможет поделать. Он говорит, что ребенок испортил бы мне жизнь, как будто она и так не испорчена. И он этому радуется. Да, радуется. Он радуется.
Обхватив обеими руками колодец, она уткнулась в его шершавый край и зарыдала.
Дебора подумала, что ответ на свой вопрос они определенно получили. Характер отношений между Ги Бруаром и Синтией Мулен был ясен, как небо в безоблачный день. А «он», которого так ненавидела девушка, был, конечно же, ее отцом. Дебора представить себе не могла, кто еще принимал бы в ее судьбе такое участие, если не этот презренный «он».
— Синтия, можно, мы проводим тебя в дом? — спросила Дебора. — На улице холодно, а ты в одном свитере…
— Нет! Я никогда туда не вернусь! Буду сидеть здесь, пока не умру. Я так хочу.
211 
