Особенно,... 
112 
– Нет, не отцеплю. Сначала обыщу, допрошу и... – он многозначительно заглянул в ее вырез, – и, может даже запру тебя в «трюм» на пару деньков, чтобы чаще видеть.
Он был ниже нее на полголовы, в два раза шире в плечах, но главное – он был очень самонадеян.
«А ведь и правда обыщет, – подумала тоскливо Сычева, глядя на коротко стриженый затылок лейтенанта, – а ведь и допросит, и в „трюм“ запрет!
Она нащупала в кармане камни и крепко сжала один из них.
– Что ты делала в садике?
– Рыбок ловила.
– Зачем твоя подруга лезла в окно?
– Она высоту любит. Ползает иногда по стенам в свое удовольствие.
– Нянька зачем вам цветы за бак таскала?
– Понравились мы ей.
– А пальму вы на фига сюда через весь город перли?
– Садик озеленять.
– Очень убедительно. – Он тяжело вздохнул. – Может быть, все-таки скажешь правду?
– Нет.
– Тогда в отделение. – Он потянул ее за наручник.
«Обыщет! Допросит! Посадит! – снова испугалась Сычева. – Найдет камни и конец Пашке. И Глебу конец, и мне с Таньками».
Нужно было срочно уводить ситуацию в неформальное русло.
Она еще раз обозрела стриженый крепкий затылок, обняла лейтенанта свободной рукой, притянула к себе, приналегла на него выдающейся грудью и впилась ему в губы нешуточным поцелуем.
Он хрюкнул от неожиданности, а может, от удовольствия, потому что с готовностью ответил на ее поцелуй.
Губы у него были жесткие и почему-то соленые, словно закуска к пиву.
* * *
– Ой, чего это они делают?!
Афанасьева пихнула Татьяну в бок.
– Целуются.
Татьяна высунула руку из-под зонта, и убедившись, что дождя нет, нажала на кнопку. Зонт шумно захлопнулся.
– Ой, это тот парень, который мою колбасу в моей кухне на убийстве Зельманда ел! Он же... он же этот... оперативник!! Да что же это у них там творится-то? Почему Танюха в наручниках? Он что, арестовал ее?!
– С арестованными так не целуются.
Татьяна зябко поежилась. Головная боль вдруг вернулась и опять запульсировала в висках.
– Нет, ну на ней же наручники! Какого черта она его... он ее... Какого черта она изменяет моему Глебу?!! Только что орала, что кроме него ей никто не нужен!
– А что, – пожала плечами Татьяна, – по-моему, они с лейтенантом друг другу подходят.
– Они?! Подходят?! – Афанасьева приложила ко лбу козырьком руку и внимательно всмотрелась в целующуюся под акацией парочку. – Вроде, и правда подходят, – пробормотала она. – Только нам сейчас рядом с милицией светиться нельзя. Если бандиты заметят, Пашку убьют.
– Она с милицией и не светится. Она с ней целуется. Это разные вещи.
– Да? – спросила неуверенно Афанасьева. – А как же изумруды?
– Я думаю, камни уже у нее. Слишком уж довольной она выглядит. И совсем не похожа на арестованную.
* * *
Отсыревшие спички не хотели давать огонь.
Глеб чиркал о коробок одну за другой и раздраженно отбрасывал на пол. Они вспыхивали снопиком искр и тут же беспомощно гасли.
Афанасьеву очень мешала табуретка прикованная к руке, и связка убогих банок мешала, и может, потому спички не загорались, что руки очень тряслись, но он справится, обязательно справится! Он точно знал, что это дело доведет до конца.
Печку Луиза приказывала топить раз в день – поздним вечером, – потому что стоял сентябрь и днем тепла еще очень даже хватало. Для растопки она выдавала коробок спичек, а потом его забирала. При самом процессе Мона Лиза не присутствовала, так как считала, что с этим делом он справляется уже вполне сносно.
Сегодня, как назло, спички попались сырые.
Наконец одна спичка занялась слабым пламенем. Глеб подождал немного пока оно окрепнет и поджег приготовленную сухую щепку. Потом он зачем-то проделал все действия по растопке печки и только потом...
Кочергой подцепил раскаленные угли и вывалил их на пол.
Лак, которым были покрыты половицы, занялся почти мгновенно.
Черный вонючий дым стремительно заполнял комнату, а в недрах его зарождалось уверенное злое пламя. Глеб сильно закашлялся, но остался стоять у печки до тех пор, пока не убедился, что огонь окреп настолько, что в состоянии сожрать этот огромный дом из сухого бруса.
Вышел из комнаты он только тогда, когда пламя вцепилось в половики и занавески на окнах.
Волоча за собой табуретку и гремящую гирлянду банок, он спокойно пошел во двор.
112 
