Особенно,... 
49 
— Дура! — заорала возникшая в окне Бэлка с бутылкой виски в руках. — Дура!!! Тут же первый этаж! Я тебя лекарство готовлю, а ты в моем доме, из моего окна, на мои розы… Ду-ра! — Она выскочила в окно и плюхнулась рядом со мной на колени, обдирая в кровь о шипы руки. — Ну ты и ду-ура! Знаешь, сколько стоят эти цветочки?
— И знать не хочу, — простонала я. Царапины на лице и руках болели, саднили и кровоточили.
— Нужно постараться жить дальше. Вот смотри, мне тоже больно! — Бэлка вдруг стала лицом тереться о жесткие стебли с острыми шипами, и хоть было темно, я отчетливо увидела, как на ее белой коже появляются раны. — Мне больно, но я же не бегу вешаться!
— Прекрати! — я схватила ее за плечи. — Физическая боль ничего не стоит.
— Не ты решала, появляться ли тебе на этот свет, не тебе и решать, когда убираться отсюда, — выпалила мне в лицо Бэлка свой аргумент. — Ты думаешь, я не знаю, чем отличаются душевные страдания от телесных?! Знаешь, почему я так долго тебе не писала и не звонила? Зализывала раны. В этой долбаной Америке я до беспамятства влюбилась в долбаного американца. А он, вдоволь накувыркавшись со мной, взял, да и женился на долбаной американке! А ведь это гораздо хуже, чем если бы его обвинили в убийствах и он погиб бы в автокатастрофе! Гораздо хуже!!!
— Хуже, — кивнула я.
— Ну и что? Что?! Я же не выпрыгиваю в окно! Не травлюсь, не вешаюсь, не вскрываю вены! Нужно постараться жить дальше. Слава богу, что я настояла сделать гостиную на первом этаже! — Она отхлебнула из бутылки виски. Потом влила виски в меня. Разбитые губы обожгло, но я выхлебала почти половину бутылки, не останавливаясь.
Только спасительный хмель не торопился отключать мозги.
— Пойдем, я положу тебя спать, — Бэлка встала, подхватила меня за подмышки и, толкая в спину, погнала в дом, как заблудившуюся корову.
В доме она постелила мне на диване, села рядом со мной, в ногах, фальшиво спела какую-то глупую детскую песню, а потом снова стала уговаривать меня жить. Она уговаривала меня до рассвета — долго, нудно и неубедительно, пока сама не заснула, откинувшись на спинку дивана.
Когда первые лучи солнца робко заглянули в распахнутое окно, я потихоньку встала, сказала: «Прости, Бэлка», вылезла в окно и направилась к своему мотоциклу.
Я поняла, что никто и ничто мне не сможет помочь. Я поняла, что больше всего на свете хочу побывать на том месте, где погиб Бизя.
Сазон, чтобы выжить, придумал, что его «сынку» жив. А я ничего не могла придумать. Я просто решила своими глазами увидеть то место, где он сгорел.
Дикий пляж был пустынным и тихим. Я оставила «Харлей» на дорожке, ведущей к морю, а сама спустилась вниз и пошла по песчаному берегу, осматривая крутой склон. В одном месте, где был каменистый приступок, трава и ветки кустарников были сильно опалены. На живописном зеленом склоне это место чернело зловещим, страшным пятном. Скорее всего, здесь и произошел взрыв.
Я постояла еще немножко, приложив к глазам козырьком руку, потом быстро разделась, сняла очки, бросила их на песок и пошла в воду.
Я люблю плавать. Больше, чем плавать, я люблю только быстро ездить.
Я заплыла далеко и нырнула как можно глубже. «Утопиться, что ли?» — задала я себе вопрос, хотя совершенно точно знала, что именно для этого я и нырнула. Когда воздух в легких почти закончился, в мозгу вдруг мелькнула мысль: «А ведь я не видела его мертвым!» А вдруг, как у старины Шекспира: он думает, что она отравилась и кончает с собой, а она, очнувшись от сна, и поняв, что его уже нет, тоже накладывает на себя руки? Или как-то на так?.. В общем, стабильно грустная во все времена история…
У меня еле хватило сил, чтобы вынырнуть и доплыть до берега. Я плюхнулась на живот и хотела закрыть глаза, но какие-то узоры на хорошо утрамбованном песке, удержали мое внимание.
Может, это ветер художественно вывел на песчаной поверхности слово «ЛЮБЛЮБЕДУ»?
Я дотянулась до очков, нацепила их на нос и убедилась, что мне не почудилось. Нужно быть полной дурой, чтобы подумать, что ветер способен нарисовать такое сложное, такое смешное слово.
Я перевернулась на спину и засмеялась. Нужно было быть полной дурой, чтобы поверить, что Бизя мог сгореть в автозаке, как последний кретин.
Я вскочила и ногой затерла заветное слово. Никто не должен знать, что он жив. Никто, кроме меня и Сазона. Я быстро оделась и помчалась к «Харлею». Мобильный мой замяукал, на дисплее высветился Бэлкин номер.
49 
