103 
Тот, правда, уже был совсем маленьким слоном.
— А что делать? — сказал Проф. — Кстати! Кто знает какие-нибудь стихи?
— Именно стихи? — удивился Кузнецов. — А почему?
— Сенсорный голод — напрямую ведет к эмоциональной заторможенности. Человек скучает по любым поводам развеять скуку, но когда получает задание — он к нему равнодушен. Мы не можем потерять волю к борьбе.
Пауза. Капля Уберфюрера изогнулась и достигла профессора, зависла, рассматривая.
— Вот теперь, Проф, — сказал Убер. — Вы говорите дело. Всем проснуться! Кто первый читать стихи? — пауза. — Тогда это буду я. Итак: Редъярд Киплинг, «Гиены».
- Когда похоронный патруль уйдет
- и коршуны улетят
- Приходит о мертвых взять отчет
- мудрых гиен отряд.
- За что он умер и как он жил —
- это им все равно.
- Добраться до мяса, костей и жил
- им надо, пока темно.
Читал Уберфюрер негромко и сдержанно. Иван начинал видеть этих гиен, вереницей идущих через мёртвое поле. Люди лежали на нём в резиновых плащах и противогазах, почерневших от гари, вдалеке поднимался дым от огромной ядерной воронки.
- Война приготовила пир для них,
- где можно жрать без помех.
- Из всех беззащитных тварей земных
- мертвец — беззащитней всех.
- Козел бодает, воняет тля,
- ребенок дает пинки.
- Но бедный мертвый солдат короля
- не может поднять руки.
- Гиены вонзают клыки в песок
- и чавкают и рычат.
- И только солдатские башмаки
- навстречу Луне торчат.
- И вот он вышел на свет, солдат.
- Ни друзей, никого.
- И только гиеньи глаза глядят
- в пустые зрачки его.
- Гиены и трусов и храбрецов
- жуют без лишних затей.
- Но они не пятнают имен мертвецов,
- это — дело людей.[1]
Когда Убер закончил, установилось молчание. Иван даже не сразу понял, где находится. Он всё ещё видел это поле, эти гиеньи глаза (хотя гиен он никогда их не видел, кажется) в темноте, в лунном свете.
Да, пятнать имена мертвецов — это чисто человеческое увлечение. Звери честнее.
Твари наверху честнее, чем Сазонов.
Всяко, подумал Иван.
* * *
— Помолимся, братие!
В темноте опять звучал этот голос. Да что такое?! Даже поспать не дают! Иван заерзал, перевернулся на другой бок, попытался натянуть куртку поплотнее. Блин, холод от пола собачий просто.
— Нет ада ни на земле, ни в небесах, — продолжал голос. — И нет рая. Осталось одно чистилище, где душам вечно скитаться, не зная покоя и радости. И называется оно: метро. Аминь.
— Аминь, — согласился хор.
— Грядет время, братья. Зверь всё ближе! Ближе! Ближе!
Какой к чертям зверь? — Иван понял, что темнота мешает ему сосредоточиться, перестать перескакивать с мысли на мысль. Соберись, велел он себе. Надо отсюда выбираться к чёртовой матери…
Но сил собраться не было.
Когда голоса на мгновение умолкли, он провалился в сон.
* * *
— Вы знаете, я вдруг понял… Щелчок, — профессор помедлил. — Он действительно сказал «щелчок»?
— Кто сказал? — Иван поднял голову, он сидел, прислонившись к решетке.
— Наш тюремщик. Игнат, кажется…
— Да, он сказал «щелчок» или ответить на щелчок — и что из этого? — вступил в разговор Уберфюрер.
— А то, что это означает… Он играл в ЧГК!
— Серьёзно? — удивление в голосе скинхеда. — Ваш коллега?
— Что такое «чэгэка»? — спросил Иван.
— «Что? Где? Когда?». Игра такая была, интеллектуальная. Это наш профессиональный жаргон. «Щелчок» — взятие вопроса влёт. Или когда версия «щёлкает» — то есть, очень красиво подходит к вопросу. Понимаете?
— Нет, — сказал Уберфюрер. — А, чёрт. Понимаю. И что дальше?
План составился совершенно фантастический. По словами Водяника, ЧГК — это невероятный драйв, приток адреналина. Фактически наркотик. Тот, кто когда-либо играл, этого никогда не забудет. Идея профессора состояла в том, чтобы снова подсадить тюремщика на этот наркотик, а потом попросить о помощи. В общем, раскрутить.
— Ну-ну, — сказал Уберфюрер, выслушав. — Фигня какая-то, я вам говорю. Давай, действуйте, а я посмотрю. Только ни фига у вас не выйдет.
103 
