— Миша, — Иван сделал шаг вперёд, уже чувствуя, что поступает неправильно. Точка в затылке налилась тяжестью. Нельзя было оставлять за спиной поводыря… Чёрт, нельзя…
Иван начал поворачиваться…
Удар. Голова словно раскололась.
Уже падая, Иван услышал, как взревел Уберфюрер, бросаясь в атаку.
Бесполезно, подумал Иван. Он падал словно сквозь прозрачный сироп — беззвучно и красиво. Пум-м. Настил спружинил, приняв его тело.
Ещё удар. Боль. Темнота.
Бес-по-лез…
* * *
…но. Темнота.
Иван поднялся и сел. Пол был холодный, бетонный. Темнота такая, что даже собственных рук не видно. Только пятна скачут перед глазами. Но это просто реакция глазных нервов.
Он поднялся и протянул руки. Пальцы наткнулись на железные прутья. Шершавые, заржавленные. Иван начал ощупывать их, чтобы составить представление о пределах своей свободы… Где он? В каморке под платформой? В каком-то коллекторе? Где?
Размеры Ивановой свободы не впечатляли. Пространство метра полтора в длину, метр в ширину. Если попробовать (Иван встал, подпрыгнул) — то в прыжке можно дотянуться до верхних прутьев решетки. То, что вокруг клетка, Иван понял как-то сразу. Выхода из неё не было. Пальцы натолкнулись на навесной замок — тяжёлый, гладкий. Холодный. В отличие от решетки, замок был явно новенький. В углу клетки стояло ведро для испражнений. Заботливые, блин.
Итак. И что мы имеем?
Удар по голове. Провал. Потом — клетка. Зачем слепым понадобилось это делать?
Неизвестно, сколько прошло времени. Без света Иван потерял всякое представление о часах и минутах, о длительности времени.
Через некоторое, неизвестное ему, Ивану, время он перестал ощущать своё тело. Своеобразное состояние. Ему и раньше доводилось оставаться надолго в темноте, но тогда он мог идти, искать выход. И обычно находил. Сейчас же всё, что Ивану было доступно — сидеть в замкнутом пространстве, огражденном железными прутьями. И думать.
Если я сойду с ума, то это будет здесь.
— Или я уже схожу с ума, — сказал Иван вслух. Голос в темноте существовал отдельно от него и звучал откровенно по-дурацки.
Тишина.
— Кто сходит? — сказали справа. — Молодой человек, выражайтесь, пожалуйста, поконкретней. И хотя бы представьтесь.
Иван открыл рот. Закрыл. Да ну, ерунда…
— Да ну, — сказал Иван. — Не может быть. Бред какой-то.
— Что вы имеете в виду? — поинтересовался голос.
— Мне уже чудится, что со мной говорит профессор Водяник, — ответил Иван честно. — Но этого не может быть!
Молчание. Долгое молчание.
Очень-очень долгое молчание.
— Иван?! — тот же профессорский голос.
Этого ещё не хватало.
— Профессор, только не надо так шутить. Я-то надеялся, что вы в безопасности, сидите себе на Василеостровской. Вернее, так оно и есть, а я просто брежу. Но пусть хотя в бреду всё будет лучше, чем на самом деле, ладно?
Болтать в темноте было легко. Приятно.
— Так вы на Василеостровской, Проф? — спросил Иван для очистки совести.
— Нет, — сказал профессорский голос из темноты. — Не хочу вас разочаровывать, но придётся… Я сижу в клетке — как и вы, похоже. Мне очень жаль, Ваня. Как вы-то здесь оказались?
Значит, я не схожу с ума, понял Иван. Вот блин.
Оказывается, всё гораздо хуже.
* * *
История Водяника оказалась ещё смешнее, чем у Кузнецова. Удачно, как ему тогда казалось, сбежав от молодого мента, профессор шмыгнул в боковой коллектор. Проф почему-то был уверен, что прекрасно ориентируется в туннелях.
У него с собой были фонарь, карта, вода и запас еды.
Туннель вел напрямик к Гостиному двору.
Иван застонал сквозь зубы. Профессор, ну вы-то зачем повторяете ошибки молодых идиотов вроде Кузнецова?
Профессор пошёл по коллектору… свернул не туда… встретил команду слепых (м-да, подумал Иван, что-то знакомое)… поболтал о том, о сем… ему предложили разделить трапезу… очень образованные люди, кстати… Проф выпил воды… заснул.
И оказался здесь.
Подозрительно много совпадений, подумал Иван. Сначала Уберфюрер оказывается в Новой Венеции, затем Миша. Теперь вот Профессора встретили. Словно неведомая сила собирает их вместе.
Это что — знак судьбы? Щас. Дождешься от неё, как же…
В темноте кто-то громко застонал.
— Кузнецов! — крикнул Иван. — Слышишь меня? Ответь, если слышишь!