— Ты с нами? — спросил Иван.
Уберфюрер покачал заросшей русым ежиком головой.
— Не, мне здесь начало нравиться. Я тут ещё пару недель перекантуюсь и двину дальше.
Вы уедете, и я опять начну пить, перевёл Иван мысленно. Блин. Жаль.
— Дело твоё, — сказал Иван. — Не передумаешь?
— Нет, брат. Счастливо тебе.
— Жаль, что твой кукри пропал. Отличный был нож… — сказал Иван. Скинхед вздрогнул, поднял взгляд. — Ладно, удачи тебе!
Паромщик отвязал причальный канат, перебросил на паром. Уберфюрер стоял, мучительно наморщив лоб…
— И сказал Господь: иди и не оборачивайся, — надорванным голосом заговорил поводырь. — Но жена Лота не поверила и обернулась — и ядерная вспышка выжгла ей глаза… Так помолимся, братие, за грядущее прозрение! Аминь.
— Аминь, — хором поддержали слепые.
Иван кивнул. За это бы он тоже помолился.
Слепые ему в последнее время стали как-то симпатичней, чем раньше. Спасибо Энигме. Хотя религия у этих, прямо скажем, жутковатая.
— Теперь мы куда? — спросил Кузнецов. Лицо его светилось. За его спиной караван слепцов двинулся с места, занимая места на пароме, поводырь начал задавать ритм, постукивая своим посохом по настилу. Тук, тук, тук. Паромщики зевали.
Иван задумался. Мише, понятно, сразу домой на Василеостровскую. А мне куда?
Невский, Шакилов. Мой путь к дому немного длиннее.
— Домой, — сказал он.
Паромщики уперлись веслами в причал, оттолкнули паром. Щель между причалом и паромом ширилась, превращаясь в реку…
Бум.
Паром покачнулся.
Иван поднял взгляд. Перед ним оказался скинхед, широко расставив руки после прыжка.
— Я вас провожу немного, — Уберфюрер выпрямился, почесал заросший затылок. — До Невского. Прогуляюсь.
Миша улыбался во весь рот.
— Рад тебя видеть, — сказал Иван. — А чего передумал-то?
— Да так, — лицо Уберфюрера вдруг стало жёстким. — Вспомнил одну фигню. У кого сейчас может быть мой нож.
Глава 11
Про свет
В красноватой темноте Иван слышал голос, вещавший:
— Настанет день, когда Обернувшиеся станут Прозревшими. Аминь, братья!
— Аминь! — гудел хор.
Ивану казалось, что он слышит голоса сквозь боль, захлестывающую, как кровавая горячая волна. Голова его превратилась в клубок переплетенных нервов. Когда они касались друг друга, пробегал синий разряд — и в голове, позади глаз, вспыхивал слепящий, режущий свет.
— Жена Лота согрешила неверием и обращена была в соляной столб, — продолжал тот же голос. — Нам же Господь дал возможность осознать и раскаяться, узреть мир очами не физическими — кои грешны изначально, а духовными, кои откроются во время указанное. Слышите меня, братья! Зверь близок! Грядет время испытаний! Аминь!
— Аминь! — вторил хор.
Где я? Что случилось? — размышлял Иван сквозь приступы набегающей боли. — Всё же было хорошо?
Было?
* * *
Паром доставил их к гермоворотам, отделяющим затопленную часть туннеля от сухой, ведущей к Невскому проспекту. Здесь была своеобразная таможня — на островке из пластиковых бутылок и бочек, плавающем у самой гермы. Настил сделан из дверей от вагонов метро, на них поставлен стул и металлический бочонок — в качестве письменного стола. Уныло горела газоразрядная лампа, свет был уставший, подрагивал, точно вот-вот заснет.
Изредка таможенник пихал ногой банку с угрем, тот вяло шевелился, широко раскрывая пасть, и лампа на несколько мгновений загоралась ярче.
На таможеннике была синяя рубашка машиниста. Рукава закатаны, обнажая заросшие курчавым волосом толстые руки. Таможенник окинул прибывших равнодушным взглядом, кивнул — туда идите. Документы даже не стал спрашивать. Нормально, подумал Иван.
Вправо от двери шёл запасной ход. Через него путешественникам предстояло идти дальше.
Интересно, как герму будут обходить слепые? — подумал Иван. Вслед за поводырем он перепрыгнул на таможенный островок, настил под ногами закачался. Плеск воды.
Вот и всё. Прощай, Новая Венеция.
Рядом встал Уберфюрер. Иван повернул голову, краем глаза заметил, как поводырь о чём-то шепчется с таможенником.
— Кузнецов, где ты? — он повернулся. Блин!
Молодой мент лежал без сознания, раскинув руки, на пароме, вокруг него столпились слепые. Один замер с палкой в руке — видимо, он и ударил Кузнецова.